Я открыла глаза. Мальчики-велосипедисты давно уже исчезли за поворотом.
— Знаешь, с тех пор мне все кажутся просто восковыми куклами. И ты тоже. Просто озвучиваешь то, что уже существует в моей голове.
— Что? — Беза словно бы очнулся от оцепенения.
— Ну, как иголка, которая ползет по виниловой пластинке. И все.
— Понятно. Значит, так, — он сделал серьезное лицо и пальцами протер морщинки вокруг рта. — С драйверами я буду общаться, ты лучше ничего не говори. Ладно?
Беза улыбнулся, а я продолжала молчать. Ветер стих. Солнце выглянуло из-за туч и осветило асфальт.
— Эй, — тормошил он меня, — эй!
И улыбался мне из страны восковых кукол.
Кенар № 4
Это был второй солнечный день февраля. В нижнем этаже больницы стоял влажный запах пивных дрожжей, и пятна света раскиданы были по полу, словно игральные карты. Коридоры были почти пусты и немы, слышались только голоса двух мальчиков, повторявших геометрию. Прямо против окна, на жесткой скамеечке сидела молодая женщина. Очевидно, ей было скучно, и она переводила взгляд от окна к плакату, где были изображены графики риска ишемической болезни, построенные из оранжевых, желтых и красных квадратов. Из окна слепило солнце, так, что едва возможно было угадать розовый цвет двухэтажного здания напротив с высоким полуподвалом, изломом спускающегося по склону грязного холма. Черный силуэт четырехскатной крыши сливался с двумя черными куполами Покровской церкви, выступающими из-за нее.
Лицо женщины было скрыто за марлевой повязкой — так она берегла от гриппа себя и своего будущего ребенка, присутствие которого уже отчетливо обозначалось в очертаниях ее живота. Одета она была в клетчатое платье, которое не стягивало живот, и тяжелые ботинки золотистого цвета, поблескивающие, как надкрылья бронзовок.
Дверь напротив резко отворилась, и оттуда вышла старая цыганка с обмотанными пестрой тканью толстыми бедрами. За ней шла другая, молодая, она держала согнутой оголенную коричневую руку, зажимая в сгибе локтя кусочек ваты. Она часто оглядывалась и благодарила кого-то, за ней молча выходила вторая молодая цыганка и тоже благодарила. Цыганки вышли, и в дверь несмело протиснулся один из мальчиков, повторявших прежде геометрию, в руке он сжимал шприц и вату, которые полагалось приносить с собой, и пальцы его побелели. В коридоре снова воцарилась тишина.
Толстая соседка, сидевшая справа от молодой женщины, гремела ключами. Так гремела она ровно три минуты, пока, наконец, не решилась заговорить:
— Вы к эндокринологу, милочка?
Не дождавшись ответа, она снова загремела ключами и спросила:
— Ребеночка ждете?
Когда мальчик вышел из кабинета, сжимая в сгибе локтя вату, между женщинами уже происходила оживленная беседа. Товарищ его захлопнул учебник, и они удалились.
— Я отправила письмо, и вот пришел ответ. Этот австриец, Петер Хубер, ожидает меня в конце весны. Вызов он мне пришлет. Я буду жить в загородном доме и присматривать за хозяйством. Сами посудите, куда я с ним? — она выразительно поглядела на свой живот, — ему едва месяц будет в мае, а заработок мне действительно полагается приличный.
— Подумайте, милочка, вы так молоды. Вы оставляете его, — она тоже кивнула на живот молодой женщины, — ну, не в Доме ребенка, конечно, а, там, мама ваша, или тетя, или из родственников кто посвободнее могут его взять?
— Что вы! Да как я могу! На кого? У меня даже родственников близких нет…
— Да, а через десять лет приезжаете, представьте, богатая, независимая европейская женщина, и забираете его к себе. Дадите ему приличное образование, лучше там, в Австрии. Да он будет только благодарен вам по гроб жизни! Хорошенько подумайте, о чем я вам говорю!
— Вы с ума сошли! — молодая женщина стянула с лица марлевую повязку и выразительно скривила хорошенькие губки, — и что вы только говорите! Как так можно? — она резко встала и вошла в кабинет, потому как подошла ее очередь.
Когда она вышла из кабинета, то даже не повернула головы в сторону своей недавней собеседницы, и направилась прямо по коридору к лестнице.
Денис проснулся ранним утром и долго не хотел вставать. Коротко стриженая голова мальчика поворачивалась на плоской подушке, и то одна, то другая щека вспыхивала в свежем луче теплого апрельского солнца. На выходные дни почти все мальчики разъезжались из интерната к родственникам, в его комнате из восьми оставался он один, и, будто вспоминая, что сегодня воскресенье, Денис оглядывал пустые койки. Наконец, он скинул на пол худые ноги, потянулся, почесал пальцами лицо, вынул из тумбочки грязное полотенце и направился к двери, перекинув полотенце через острое плечо.