– Это была культура империи, – добавил он, – а империя живет невысказанным.
– Почему? – спросила Арина.
– Почему – что?
– Почему невысказанным?
Дедушка задумался.
– Наверное, потому, – после паузы ответил он, – что о том, что выше быта, говорить сложно, а часто почти невозможно.
Вечером Арина неожиданно вспомнила об их Сфере стойкости. Ей показалось, что уже выученный ею монолог центуриона как-то с нею связан, но объяснить себе, как именно, она не смогла; эта связь мерцала и ускользала. Так что Арина даже немного потренировалась перед зеркалом, чего обычно не делала. На следующее утро вышла перед классом и начала читать.
Legate, I had the news last night – my cohort ordered home
By ships to Portus Itius and thence by road to Rome.
I’ve marched the companies aboard, the arms are stowed below:
Now let another take my sword. Command me not to go!
Почти что в трансе она продолжала декламировать, увлеченная чеканным киплинговским ритмом и неразрешимым трагизмом того, о чем рассказывала. Потом вернулась на свое место, все еще в полутрансе-полусне от чужого языка, неожиданно ставшего своим едва ли не до боли души, и другие стихи почти не слушала. Когда урок закончился, англичанка попросила ее остаться. Арина понимала, что прочитала стихотворение очень хорошо, не только ни разу ничего не перепутав, но и не сбившись с ритма, выдержав смысловые акценты; так что ей было приятно, что англичанка хочет похвалить ее отдельно.
– Ты очень хорошо прочитала.
– Спасибо, – сказала Арина.
– А почему ты выбрала именно это стихотворение?
К этому вопросу Арина не была готова, и он ее озадачил.
– Не знаю. Мне оно понравилось.
Англичанка продолжала как-то внимательно, оценивающе и, как вдруг поняла Арина, совсем недружелюбно на нее смотреть.
– Скажи, – сказала она, – у твоих родителей есть проблемы с законом?
Арина не могла поверить, что действительно это слышит. И еще в этом было что-то такое, чего Арина не понимала.
– Нет, конечно.
– А с советской властью?
Теперь уже она смотрела на англичанку зрачки в зрачки, не отводя взгляд. Она начинала чувствовать холодную ярость; такое с ней происходило редко, но произойти могло, и в таких случаях ей становилось все равно, кто перед ней, Митя или сам Леонид Ильич Брежнев. А еще от непонимания происходящего, смешанного со смутным ощущением угрозы, ей захотелось англичанку ударить. Та чуть откинулась, немного отвела взгляд, но продолжала настаивать.
– У твоих родителей проблемы с советской властью?
– Вот сами их и спросите, – ответила Арина, развернулась, быстро, но не бегом вышла и с грохотом хлопнула дверью класса.
– Сначала спрошу, кто научил тебя хлопать дверями, – закричала ей вдогонку англичанка.
Но в школу пошли не родители, а неожиданно оказавшийся в Ленинграде дедушка Илья.
– О чем ты с ней говорил? – спросила Арина.
– С кем?
– С англичанкой.
– Кто тебе сказал, что я вообще с ней говорил?
Добиться от него большего ей не удалось, но до конца года англичанка ее больше не спрашивала, не спрашивала вообще, даже когда Арина сама тянула руку, так что она довольно быстро поняла, что тексты про Марка Твена и английскую газету «Утренняя звезда» можно не учить. С соседкой по парте Настей они играли в морской бой едва ли не на виду у всех, но даже в этом англичанка им не мешала. А на следующий год учительницу перевели в другой класс.