– Эко вас понесло, батенька, – сказал Васильич, отхлебнув. А если подумать? Ведь мы же движемся вперед. Еще лет 150 назад такого понятия, как "экология" и вовсе не было. С каждым новым человеком растет надежда, что ситуация выправится.
– Или выйдет из-под контроля, – ответил я. – Последний вариант пока преобладает.
– Ну да. А насчет того, что "за". Я вот в Бога верю. И тебе бы не мешало.
– Скука это смертная.
– А это что? – он обвел руками комнату. – Не скука? Не смертная? Сам же только что говорил об этом. Ну родился и сдох, никто и не вспомнит. А если и вспомнит, то тебе – то что с того?
Я задумался. По всему выходило, что так – то оно так. Но очень не хотелось признаваться даже самому себе.
– Трудишься, пашешь, пьешь, стареешь. А цели – нет. Ну ничего высокого, просто затяжной прыжок из колыбели в могилу. Но я почему – то уверен, что за этот вот прыжок мы обязаны что – то успеть. Найти Бога, например, и держаться этого курса. Что в нашем обычном режиме есть и будет – мы знаем. А что в том, другом – нет, да и никто не знает… Но если это что – то непонятное, однако, очень крутое и вечное, то где смысл держаться за тленное и обрыдлое? А ценности этого мира – они какие? Известно – зависть, похоть, слава и власть.
– Есть еще и любовь…
– Вот у тебя была любовь. Что с ней стало?
– Она была у меня, а не у нее.
– Любовь – это вообще не от мира. Здесь это для одного – чувство, а для другого – инструмент. Метод воздействия, так сказать. Суррогат, если угодно, с неминуемым похмельем.
– Ну да…
– Вот и выходит, что кроме Бога здесь смысла особого больше нет ни в чем. Кроме, может быть, детей. И все.
– Шеф, вы никак собираетесь из ФСБ в РПЦ перебраться, – съехидничал я .
– Вот уж куда я точно не собираюсь, так это туда, – ответил он, поморщившись. – Но что, если у каждого – свой путь? Если бы все дружно начали возносить молитвы, что бы стало с человечеством?
Я покачал головой.
– Вот – вот. Потому, сколько бы ни было духовенства на планете, пахать всё равно кто-то должен. Я вот и пашу. Но теперь не ради того, чтобы на выходных нажраться и не помнить ничего, а потом ещё и умирать пару дней, но потому, что верю в роль этого на моём пути. Пока не знаю какая она, но так, наверное, должно быть.
– Это вы теперь, значит, не пьете на выходных? – злорадно улыбнулся ему я.
Он пожал плечами.
– Выпить, – он кивнул на пиво, – могу. Но надираться до освинения – увольте.
Я с сомнением посмотрел на него.
– Вам не кажется, что это шаткая дорожка? Может, проще взять и завязать?
– Это как если бы хирург лечил больных исключительно ампутациями. Пойми, есть питание, а есть обжорство. Есть зарабатывание денег, а есть синдром Плюшкина. Есть карьерная лестница, а есть хождение по головам. Есть секс, в конце концов, а есть откровенное блядство. В первых случаях наличие хорошо, или, по крайней мере, не плохо. Во вторых – само понятие носит гипертрофированный характер, а потому надлежит исправлению. Но всегда ли единственный правильный путь – радикальный? Вот к примеру, если у тебя большие уши, стоит ли, дабы исправить ситуацию, взять скальпель и отпанахать оба и навсегда? Не думаю. Или, если ты постоянно трахаться хочешь, единственно верный путь – кастрация? Конечно, если ты будешь пытаться отыметь всё, что сможешь поймать, может оно и будет необходимо. Но ведь куда лучше, если тебя просто приведут в норму?
Мы помолчали.
– Я вот думаю, – прервал я затянувшуюся паузу, – мы тут пиво пьем, а наша подруга уже, возможно, разгуливает где-то неподалеку. Да, конечно, посты выставлены, но разве сильно это помогло тому же Арефьеву?