Николай Леонов, Алексей Макеев
Восьмая горизонталь
Пролог
Трофим Иванович достал из кармана пачку облегченной «Явы», повертел ее в руках, тяжело вздохнул и вернул сигареты на место.
Как ни хотелось Таганцеву закурить, но самодисциплина важнее. Сегодня он уже выкурил три сигареты, суточная норма, назначенная самому себе, – пять штук, а до сна еще далеко. Уже лет пять он не мог заснуть раньше двух, а то и трех часов ночи. Это возрастное, ничего не поделаешь!
Пусть врачи вовсе запретили ему курить, но у него и своя голова на плечах имеется. Мало ли что в январе ему исполнилось восемьдесят шесть! Он еще крепок и на вопросы о здоровье и самочувствии может ехидно отвечать: «Не дождетесь!»
К собственной старости можно относиться по-разному. В том числе и как к привилегии, которая дается, увы, далеко не каждому.
Нет, все же шевельнулась при мысли о возрасте в душе Трофима Ивановича Таганцева легкая такая заноза. Он раздраженно засопел, поднялся со скамейки, неспешно зашагал по аллее Ботанического сада.
Внешность у Трофима Ивановича была запоминающаяся. Высокий, под два метра, и тощий, но худоба его не выглядела болезненной. Притом Таганцев совсем не сутулился, его отличала прямо-таки кавалергардская осанка, точно оглоблю проглотил. Он был лыс, лишь над ушами виднелись кустики седых волос. Под косматыми, как у мопса, бровями прятались маленькие водянистые глазки блекло-голубого цвета. Губы тонкие, плотно сжатые, подбородок резко выдается вперед.
Чем-то напоминал он портреты суровых испанских кондотьеров времен поздней Реконкисты.
Походка у Таганцева была… характерная. Строевая. Каждый шаг он будто бы вколачивал в землю. Он едва заметно прихрамывал на левую ногу: сказывались последствия старого ранения. В правой руке Таганцев сжимал набалдашник длинной и тяжелой трости красного дерева, но практически не опирался на нее при ходьбе.
Просто Таганцеву нравилась эта красивая вещь, с которой у него к тому же были связаны воспоминания о днях войны и победы. Трость была трофеем, когда-то она принадлежала одному из врагов. Фигурный набалдашник трости – голова оскалившейся рыси – был выполнен из серебра.
Тонкая работа: даже кисточки на ушах лесной кошки видны. Серебро старое, потемневшее от времени. А сколько человеческой кровушки серебряная рысь перевидала! Реки… Да и перепробовала, кстати, немало: вон, как язычок высунула… Сразу видно – замечательный мастер отлил серебряную рысь.
Одет Трофим Иванович был в темный костюм классического покроя и светло-серую рубашку, галстук подобран в тон и завязан строгим «виндзорским» узлом, отлично начищенные полуботинки сверкали.
Таганцев любил прохаживаться здесь, в Ботаническом саду Российской академии наук, особенно вечерами, когда народу на аллейках становилось совсем немного. Погода сегодня благоприятствовала прогулке: вся первая декада мая выдалась в столице довольно прохладной, но не пасмурной.
Вечерняя заря над Москвой рассыпалась брызгами ало-янтарного цвета и понемногу угасала. На восточной стороне горизонта загорались первые робкие звезды.
«Сколько помню, всегда на День Победы в Москве отличная погода, – думал Трофим Иванович, медленно шагая мимо темно-зеленой стены канадских елей. – Да… Завтра в шестьдесят первый раз буду отмечать великий праздник. Сколько же нас осталось, бойцов «Свитезя»? Хорошо, если человек пять… Считая меня. А ведь как помнится все, словно вчера было…»
Мысленно Таганцев вернулся туда, в Польшу сорок пятого года. Обычно Трофим Иванович не слишком любил вспоминать гданьские леса, но этим вечером, накануне Дня Победы, он, к своему удивлению, понял, что вспоминает о тех временах без привычной душевной боли, чуть ли не как о «золотых денечках»! Тогда, в мае сорок пятого, пережитое не казалось ему развлекательной прогулкой, но вот сегодня, издалека, оно приобрело даже некий блеск…
Все правильно… У памяти есть интересное свойство: мы лучше помним хорошее, чем плохое, и это прекрасно, иначе жизнь стала бы невыносимо тяжела.
Пройдясь по аллейке, Таганцев повернул назад, к своей излюбленной лавочке, стоящей рядом с небольшим павильоном шахматного клуба. Клуб этот был неформальным, нигде не зарегистрированным, но шахматисты в ботсаду собирались весьма – по любительским меркам – сильные. Такие, как Трофим Иванович Таганцев. Ну, может, чуток послабее. Все же Таганцев по праву считался одним из лучших непрофессиональных шахматистов Москвы. Да-да, и возраст не помеха!
Сам Трофим Иванович пребывал в твердом убеждении: если у человека хорошие мозги, то они такими и останутся, проживи он хоть полтораста лет. А все разговоры про старческий маразм и возрастное слабоумие – глупые сказки. Страшилки для слабых духом трусов и неврастеников.
Мысли Таганцева приняли новый оборот. Он вспоминал последнюю партию, сыгранную позавчера с Сергеем Гараниным. Здесь, в ботсаду.
Недурственная получилась партия. Такую не стыдно записать в свой актив.
Таганцев играл черными свою излюбленную французскую защиту. Подорвав центр Гаранина кинжальным выпадом f7 – f6, он создал опасную инициативу на ферзевом фланге. Противник контратаковал на королевском фланге, серьезно, остро контратаковал, – от Трофима Ивановича потребовалась очень точная и аккуратная защита. Многим из болельщиков, обступивших сражавшуюся пару, показалось, что крепость черного короля не удержать…
Однако здесь, в сложном миттельшпиле, когда на доске кружится вихревой хоровод пешек и фигур, когда все «висит», когда решающей становится не голая техника, а интуиция, азарт и вдохновение, Сергею Гаранину было не совладать с ним.
Таганцев всегда питал пристрастие к многофигурному миттельшпилю за многообразие возможностей, динамичность и остроту этой серединной стадии шахматного поединка. Он любил сложную боевую игру, старался избегать разменов и упрощений, ему нравилась острая тактическая борьба, в которой фигуры соперников порой причудливо переплетаются и подолгу стоят под боем.
Трофим Иванович с некоторой иронией относился к тем из своих партнеров, кто пытался запоминать толстенные дебютные руководства, надеясь играть «как учит теория» чуть ли не до двадцатого хода. Солидные учебники и монографии, написанные знатоками эндшпиля – финальной стадии игры, – тоже не привлекали его внимания. Скучно! Но, к счастью, есть центральный, средний этап шахматной баталии, по которому руководства не напишешь… Здесь Таганцев чувствовал себя как рыба в воде. Хищная такая рыба, вроде щуки.
Вот уже полуоткрытая линия превратилась в открытую, и сдвоенные ладьи Таганцева прочно взяли ее под контроль, насквозь пробивая все пространство шахматной доски, а две висячие пешки Гаранина превратились из сомнительного позиционного преимущества в неустранимый дефект!
Трофим Иванович любил не просто выигрывать, а побеждать красиво. Говорят, что шахматы – это своеобразный синтез спорта, науки и искусства. Третий компонент этого сплава привлекал Трофима Ивановича больше всего, находил в душе Таганцева самый живой отклик.
Понятие прекрасного в шахматах многогранно. Специалисты с пониманием будут говорить о красоте, например, позиционных маневров или изяществе строгой эндшпильной техники. Но для Трофима Ивановича, как и для большинства шахматистов-любителей, ничто не в состоянии было в этом смысле конкурировать с красотой шахматных комбинаций. Таганцев обладал превосходным комбинационным зрением! Кроме того, он виртуозно владел искусством накапливать с виду мелкие позиционные преимущества, чтобы реализовать их ослепительным комбинационным ударом.
В последней партии с Гараниным ему в полной мере удалось блеснуть тактическим оружием. Партнер Трофима Ивановича потерял бдительность, допустил несколько незначительных просчетов. Наказание не замедлило последовать: Таганцев эффектно пожертвовал качество, а затем, переводя игру в русло форсированного варианта, еще и коня! Знатоки, собравшиеся около шахматного столика, восторженно загудели, зацокали языками.
Теперь у его противника стало на целую ладью больше. Только ему это материальное преимущество ничуть не помогло!