— Друзья! Наступил великий день. Вы знаете об указе императрицы, по которому дозволяется заводить вольные типографии. Отныне вольное слово и просвещение чистым потоком разольются по всему государству Российскому! Никаких преград для мысли человеческой! Благодетельны деяния Екатерины премудрой, слава ей пребудет вечная!
Аплодисменты на миг заглушили его речь.
— В Москве издается много книг. Но их можно издавать в десять раз больше. Если мы объединим свои капиталы и создадим Типографическую компанию, то наши читатели получат книг вдоволь, Будем издавать «Детское чтение» с помощью Николая Михайловича Карамзина, экономические книги и журналы трудами Андрея Тимофеевича Болотова, учебники, переводы с французского и немецкого, с восточных языков, книги духовного содержания, романы, пиесы, поэмы. Дружеское общество тому опора. Я предлагаю объединить усилия. Есть и помещение для сего дела — большой дом графа Гендрикова у Спасских ворот, уж я приценялся.
— Жертвую на святое дело, — громко сказал купец Походяшин.
Все заговорили, зашумели. Лопухин вскочил с места.
— Даю двадцать тысяч! — крикнул он.
— Спокойно, господа! Пусть каждый выскажется. — Татищев позвонил в колокольчик.
Новиков сияющим взглядом обводил друзей.
Типографическая компания составилась четырнадцатью членами. Новиков передал компании книг на 80 тысяч рублей. В доме близ Сухаревой башни у Спасских ворот начали работать печатные машины.
Хлопот у Николая Ивановича прибавилось. Дня не хватало. Александра Егоровна ворчала; «Не я тебе жена, а Типографическая компания. И дети твои — литеры, матрицы и как их… пунсоны, а не наши Ваня да Варя». Николай Иванович прижимал руки к груди: «Сашенька, голубчик, не сердись. Дело надо сдвинуть. Тогда и детьми смогу больше заниматься». — «Тебе пунсоны дороже нас», — возражала Александра Егоровна. «Ну что ты говоришь!» — ужасался Николай Иванович. «Да, дороже… А кстати, что это такое?» И совсем было уже убитый Николай Иванович воскресал, обрадованно кидался объяснять, что пунсоны — это металлические приспособления для печати и что они никакие могут быть дороже Вани или Вари.
Супруги мирились, и Николай Иванович, несколько успокоенный, мчался в книжную лавку у Никольских ворот, или типографию, или усаживался читать свежие оттиски газеты «Московские ведомости».
Беду принес вездесущий Ляхницкий. Ворвавшись в кабинет Новикова, он с порога закричал:
— Здравствуй, господин купец! Какова торговля?
— Помаленьку.
— Всю Россию книгами завалил помаленьку! Раньше в Москве — благодать божья: люди гуляли, ни о чем не думали. А теперь суета: на каждом углу книжная лавка, и все бегают с вытаращенными глазами: что издает Новиков? Дожили: извозчики читают «Московские ведомости»! Что ты сделал, Николаша, с народом, нашим добрым, смирным народом! Знал я, что ты отчаянный гвардеец, но что ты московским царем станешь — извини, не предполагал. Какую книгу ни возьмешь, все вензеля будто царские: N да N.
— Это знак предприятия.
— Как бы не сгорело твое предприятие. Самозванцев в Москве из пушек выстреливали. А такого, как ты, завоевателя на Руси еще не было. Недаром в Петербурге говорят, что ты сумасшедший, фанатик!
— В чем же мое безумие?
Ляхницкий вытянул из кармана сложенный лист «Московских ведомостей».
— Вот. — Он ткнул пальцем в статью «История ордена иезуитов».
— Ну что ж, поучительная история. Узнают читатели, как отцы церкви уходят от религиозных начал и становятся политиками и шпионами.
— Что? Что?
— Тебе не нравится слово. Хорошо, скажу так: мирские притязания иезуитов несообразны с духом монашеского братства. Они хотят устроить государство в государстве.
Ляхницкий отбросил шляпу и обмахнул лицо платком.
— А знаешь ли ты, что государыня взяла иезуитов под защиту?
— Я знаю, что государыня любит открыто выраженное мнение.
— А вот иезуиты донесли государыне свое мнение закрытым способом через Потемкина и Безбородку. И государыня гневаться изволили.
Ляхницкий заметил, как пальцы Новикова стали нервно перебирать газетные листы, и подбавил огоньку:
— Ее величество направили указ генерал-поручику Архарову, где повелевают запретить печатание ругательной истории ордена иезуитского. А экземпляры, ежели изданы, отобрать.
Новиков побледнел. Некоторое время он сидел неподвижно, потом глухо проговорил:
— Мое одно старание, чтобы истина не умирала, подобно цветку в темноте. Помню всегда слова ее величества: «Я хочу, чтобы из лести мне говорили правду».
Ляхницкий ударил кулаком по столу и побежал к двери. У порога он остановился и закричал:
— В конце концов тебя повесят!
Хлопнула дверь. Николай Иванович схватил гусиное перо и стал быстро затачивать его. Но руки дрожали, голова кружилась.
— Вздор, — оказал он и упрямо повторил: — Вздор!
Но он уже знал, что случившееся не было вздором.
Протоиерей Петр Алексеев явился неслышно, как темная ночная птица. Только скрипнула дверь, и на пороге типографии выросла фигура в черном. Он вошел в дом как в свой, нимало не смущаясь.
Николай Иванович вздрогнул и оторвался от чтения набора. Рабочий, тот самый чернявый, что рассказывал о каменном дожде и трехмесячном море в Москве, с испугу рассыпал литеры и попятился от безмолвно наступавшего протоиерея.
Николай Иванович поклонился.
— Чем могу служить?
Алексеев, не отвечая, обводил взглядом помещение типографии. Потом подошел к стану и прочел название набираемой книги «Об истинном христианстве».
Он выпрямился, покраснел от напряжения.
— Что есть истинное христианство?
Глаза протоиерея были устремлены в потолок, словно он спрашивал не у Новикова, а у бота.
— Истинное христианство есть склонность делать добро, — отвечал Николай Иванович. — Ежели вы хотите побеседовать о сущности христианства, не угодно ли пройти в комнаты? Здесь грязно и говорить неудобно.
— Вижу, что грязно, — произнес протоиерей со значением. — Нелепые умствования и колобродства заманивают человека в грязь. Ее с души не отмоешь.
Николай Иванович сцепил пальцы, чтобы не дрожали.
— Ошибаетесь, сударь. Перед богом свидетельствую: ни зловредных намерений не имею, ни…
Обращение не по чину взорвало протоиерея.
— В расколах упражняетесь! Верующих соблазняете! Аптеку завели! Людей травите!
Последние слова Алексеев произнес свистящим шепотом, но они оглушили Новикова.
— Не смейте! — крикнул Николай Иванович, весь дрожа. — Как же это? Спросите людей! Бог вас накажет!
— Что бог, — протоиерей усмехнулся. — Не вам, масону и колдуну, говорить о боге.
— Идите! Идите со мной! Вы поймете, что заблуждаетесь.
Это было чудовищно — приказывать высокому духовному лицу, но Алексеев почему-то повиновался.
Они вышли на улицу. Николай Иванович, поминутно оборачиваясь, указывал, куда идти. Протоиерей шел медленно, с грозно-снисходительным видом. Новиков задыхался: эти обвинения, нелепые слухи надо было сейчас же пресечь, иначе конец. Он и сам не знал, как это сделать, по нужно было попытаться…
Они поднялись на крыльцо и отворили дверь. Николай Иванович вскрикнул.
В прихожей стоял доктор Багрянский и целился из ружья протоиерею прямо в лоб.
— Нет! — закричал Николай Иванович, бросаясь меж Багрянским и священником.
Багрянокпй опустил ружье и рассмеялся.
— Дуло проверял, не заржавело ли. Ничего, в порядке…
Алексеев очнулся от столбняка и, бледный, попятился к двери, не спуская глаз с доктора. Поняв, что угрозы больше нет, он воздел руки.
— Господи! Видишь ли ты, что творят смутьяны, как колобродят раскольники?! Господи! Взгляни и запомни!