Алексеев взмахнул широким рукавом рясы, будто отметая липнущую к нему нечисть, и выбежал на улицу.
— Доктор! Что вы наделали! — с отчаянием сказал Новиков.
— Ничего! Пусть знает, с кем имеет дело. Он уже несколько раз кружил около аптеки и типографии. Черный ворон, его надо пугнуть!
— Ах, доктор, доктор! — Новиков не мог успокоиться. — Что за причуды!..
Из внутренней комнаты послышался удар и звон разбитого стекла.
— Вот! Фалалей медицину изучает, — хладнокровно заметил Багрянокий. — Сплошные убытки.
Но Николай Иванович на шутку не отозвался.
С той поры тревога остро вошла в сердце.
Протоиерей иногда появлялся в лавке, листал книги, принюхивался и исчезал, едва завидев Новикова. Навещал он лавку довольно часто, и, когда вдруг пропал на длительное время, Николай Иванович вздохнул было с облегчением. Но Фалалей и Багрянокий сообщили ему, что вместо Алексеева, видимо, по его наущению, в лавку приходит какой-то монах и роется в книгах. Багрянокий обещал поколотить монаха, но Николай Иванович умолял отказаться от этой затеи.
Однажды в лавку у Спасских ворот на Садовой вошел седенький старичок в поношенном капральском мундире, на котором лучисто сияли начищенные пуговицы и звенели медали. В лавке приказчика не было, и Николай Иванович осведомился, какую книгу желает приобрести покупатель. Но старичок, не отвечая, слезящимися глазами смотрел на Новикова. Насмотревшись, он вытянулся в струнку и доложил:
— Его величества гвардейского Измайловского полка капрал Облесимов!
Новиков ахнул: маленький капрал!
Он обнял старика, и тот заплакал.
Успокоившись, маленький капрал поведал о своей жизни, о полном обнищании и одиночестве: померли все его близкие, а из двух крепостных, ему принадлежавших, один сбежал на Дон к казакам, другому он дал вольную…
Решили, что капрал будет производить опись книгам, регистрировать их, отправлять в книжную лавку и узнавать, что спрашивают покупатели. Поселиться он может в доме на Никольской, в комнате на первом этаже. Капрал прослезился от счастья…
Месяца через два маленький капрал дотошно знал свое хозяйство. Его можно было разбудить среди ночи, и он тут же называл, где стоят сказки «Тысяча и одна ночь», а где книга «Тысяча и одно дурачество», сколько экземпляров «Дружеских советов молодому человеку» осталось на складе и сколько издано комедии «Тартюф».
Книжные лавки по городам росли как грибы.
— Из Тамбова купец Сидоров пишет, — докладывал Облесимов, — что рад нашему предложению открыть книжную торговлю. О том же уведомляет городничий из Ярославля. А из Киева священник Кущинский нижайше просит прислать учебники для семинарии.
— Напиши им, — указывал Новиков, — что ежели семинария без посредства торговца хочет закупить книги, то уступка им в цене большая будет. Сообщи в Ярославль наши условия: ежели кто книг в переплете возьмет на 100 рублей, тому на 10 рублей дается сверх того даром. А кто возьмет на 500 рублей, тому сверх того дается книг на 100 рублей даром…
Книги просили многие. И всякой просьбе Николай Иванович радовался как подарку: еще одним просвещенным человеком больше. Но одна просьба его озадачила и усилила тревогу в душе.
Баженов явился к нему поздно вечером, когда Николай Иванович, надев халат, приготовился ко сну. Знаменитый архитектор пробормотал извинения, бросил плащ на стул и осторожно прикрыл двери в гостиной. Глаза его лихорадочно блестели, он вжался в кресло, крепко ухватив подлокотники.
— Не угодно ли чаю? — предложил Николай Иванович, чувствуя, как ему передается беспокойство Баженова.
— Нет, нет, — сказал Баженов. — Не надо чаю. Дело чрезвычайной важности. Вам поклон от великого князя Павла Петровича.
Николай Иванович застыл от неожиданности; никогда еще наследник престола так прямо не обращался к масонам. Может быть, Павел хочет помочь им? Новиков мечтал об этой помощи и боялся ее.
— Великий князь просил передать, — продолжал Баженов, — что любит мартинистов, уважает их пытливый ум и искания. Он высоко оценивает вашу типографическую деятельность.
— Благодарю. Павел Петрович — добрый и деликатный человек.
— Поэтому ему тяжело жить.
Баженов вскочил и заходил по комнате. Он резко повернулся и выпалил неожиданно:
— Павел ненавидит мать! Не-на-видит! — И добавил шепотом: — И я ее ненавижу!
— Ну полно! — еле слышно сказал Николаи Иванович.
— Да, ненавижу! Растленная старуха! И этот разжиревший циник Потемкин, и этот господин в случае, новый фаворит Платон Зубов — молокосос! Безумное правление! Мой проект кремлевского дворца заброшен, разрушен дворец в Царицыне. Разрушен!
Баженов сжал кулаки.
— Государыня прогневалась, увидев масонские знаки на стенах. Даже изображение солнца на малом дворце, где выведен ее вензель «Е», показалось ей масонским символом. Не зная, что сказать, опа кричала: «Это острог, а не дворец!» Ее ярость слепа, это ярость старой и безумной женщины. Жалкая старуха!
— Нет! — закричал Николай Иванович. — Вы не смеете так говорить о монархине… Да, она не святая…
Баженов усмехнулся.
— Но никто не должен забывать, — продолжал Николай Иванович, — сколько сделала она для России!
Баженов опустился в кресло.
— Жалкие, робкие россияне, — пробормотал он.
— Благодарю вас, — тихо ответил Новиков.
Баженов взглянул на опечаленного Новикова и неожиданно рассмеялся.
— Я совсем обезумел. Вздор… Не сердитесь!
— А коли так, будем пить чай, — с облегчением сказал Николай Иванович.
— Соблаговолите лучше рюмку водки.
Пока слуга хлопотал об ужине, Баженов спокойно изложил суть дела. Великий князь интересовался делами мартинистскими, недавно расспрашивал Баженова с живым любопытством, хотя волновался при этом, оглядывался по сторонам, не следит ли кто за ними. Баженов считал, что милостивое покровительство и заступничество такой особы было бы полезно. Поэтому надо оказать ей всяческое внимание, подарив особе интересующую ее книгу «Об истинном христианстве».
— Я даю книги всем, кто захочет, — отвечал Новиков, — но здесь дело деликатное, особа уж очень важная. Не вызовем ли гнева государыни?
— Она о сем не узнает.
— Матушка догадлива.
— Я буду в Павловске, великий князь там в одиночестве. Императрица не дает ему даже денег. Он в отчаянии, ему нужна помощь. Может быть, наша особенно.
Николай Иванович вздохнул и направился к полке с книгами. Он взял оттуда Арндта «Об истинном христианстве» и, открыв обложку, сделал на внутренней стороне почтительнейшую надпись.
Волосочесание началось с неприятности. Едва парикмахер распустил волосы государыни, послышался лай комнатных собачек и визг.
— Что это? — Императрица вскочила в тревоге. — Тезей кричит?
Она бросилась с распущенными волосами в соседнюю залу и увидела ужасное: Муфти, собачка ее секретаря Александра Васильевича Храповицкого, загнала в угол ее Тезея и впилась в него зубами. Государыня помертвела.
— Убрать мерзавку!
Но парикмахер нерешительно стоял с гребнем в руках.
Тогда она, схватив инкрустированную шкатулку, метнула ее в Муфти. Шкатулка, не задев собаку, ударилась об пол и разбилась. Из нее выкатился кусочек дерева. Муфти, поняв наконец, что монарший гнев ни перед чем не остановится, обратилась в бегство.
Государыня нагнулась, но подняла не искалеченную шкатулку, а темный невзрачный кусок дерева, выпавший из нее. Это был кусок Ноева ковчега, найденный на горе Арарат.
— Ах я сумасшедшая, вздорная баба, — пробормотала Екатерина, с беспокойством разглядывая, не треснула ли реликвия. Опа пошла к себе, задумчиво склонившись над кусочком дерева — свидетелем всей истории человечества, бережно положила его перед зеркалом. Она откинулась в кресле, закрыла глаза, отдаваясь вполне одному из самых приятных занятий в своей жизни — волосочесанию.
— М.ы уйдем из мира, а легенда будет жить вечно, как живет это библейское дерево, — говорила она, прислушиваясь к треску гребня.