Парикмахер-француз с покровительственным видом отвечал:
— Прекрасную легенду создают прекрасные люди.
Вошел Александр Васильевич Храповицкий, ее секретарь, с видом покаянным.
— Ах, Александр Васильевич, оказывается, твоя собачка сильнее моей.
Храповицкий вздохнул с облегчением: гнев уже не звучал в голосе Екатерины.
— Муфти, случается, ведет себя совершенно невоспитанно.
— Я недовольна своим Тезеем, он не мог дать отпор нахалу.
— Я накажу Муфти, оставлю его без пирожных.
— Нет, это жестоко.
Она снова прикрыла глаза.
— Что пишут из Москвы?
— Протоиерей Алексеев сообщает. — Храповицкий вытянул из папки конверт.
— Что же? — В ее голосе послышалось напряжение.
— Известный вам издатель продолжает выпускать книги, наполненные новым расколом.
— Книги, поносящие иезуитов, отобраны у пего?
— Отобраны, ваше величество. Но он выпускает иные, содержащие нелепые умствования и колобродства. Сообщено также, что на днях у него побывал архитектор Баженов и просил книг для известной особы.
— Баженов? Ах злой упрямец!
Она вспомнила уныло-злобный взгляд сына, который, видимо, не может ей простить гибели отца, словно опа виновата в его смерти. И вот теперь эта игра с Баженовым, с масонами, от которых нити тянутся в ненавистный Берлин, в нелюбезную сердцу Германию, где она, юная принцесса Цербтская, пребывала в полном ничтожестве.
Она вздохнула и достала из конверта письмо с доносом протоиерея Алексеева. Из алексеевских каракулей раздражающе выплыло имя Новикова. Фанатик… Ничему не поддается, ничему не научается. Уж как она его ласково поучала во «Всякой всячине», а он упрямо гнул свое. Теперь распространяются зловредные книги, и Баженов заигрывает с цесаревичем…
— Покойный князь Григорий Орлов, — заговорила государыня, — приметя иногда злоупотребление, спрашивал, не клонится ли сие к упадку империи. Я отвечала ему: «Из хлева выпущенные телята скачут, прыгают, случается, и ногу сломят, но после успокоятся, перестанут скакать, и, таким образом, все войдет в порядок…» Телята подросли. Что же делать, если иной бычок не слушается, бодается?
— Надо подрезать рога, — заметил парикмахер.
— Как я, слабая женщина, буду резать рога быку? — смеясь, она отмахивалась.
Прическа была сделана. Императрица, чувствуя себя обновленной, подтянулась, принимая строгий, деловитый вид.
Француз удалился, и Храповицкий приготовился записывать.
— Указ Главнокомандующему в Москве, — продиктовала Екатерина. — В рассуждении, что из типографии Новикова выходят многие странные книги, произвести опись им и донести о том нам. А также отослать оную опись с книгами к его преосвященству митрополиту, чтобы испытать Новикова в законе нашем, чтобы распознать, не содержатся ли в сих книгах нелепые умствования и колобродства.
Государыня поднялась с кресла и стала ходить по комнате.
— Указ второй: митрополиту Платону. Ваше преосвященство, получа оную опись и книги, призовите к себе помянутого Новикова и испытайте его в законе нашем. Нужно, чтобы его книги, Новикова, и прочих вольных типографий выходили не иначе, как прошедши цензуру. Определите одного или двух особ духовных для сей цензуры, чтобы выяснить, коим образом в книги сии могли вкрасться нелепые толкования и раскол…
Государыня походила еще по комнате и, подумав, сказала:
— Полагаю, главная причина колобродству есть гнилой ветер, из Франции дующий. Варвары французы повсюду рассеялись, яд франкмасонства повсюду проник…
После ухода Храповицкого государыня велела пригласить наследника.
Павел Петрович явился только через час. Он остановился на пороге, нервно дергая пуговицу на камзоле.
— Что угодно, ваше величество?
— Мне угодно, ваше высочество, чтобы вы подошли ближе.
— Мне удобнее здесь, у стены. Она меня поддерживает, я ослаб. Кроме стен, меня здесь никто не поддерживает! — быстро проговорил Павел, и глаза его наполнились слезами.
— Ослабли, — удивленно протянула императрица. — Но от чего же вы ослабли, ваше высочество?
— От голода, ваше величество, — наследник возвысил голос. — От голода! У меня совсем нет денег. Меня морят здесь как таракана.
— Тише, ваше высочество. Зачем вы так кричите? — нежно произнесла Екатерина. — Вы же знаете, в казне нет денег. Наше государство очень нуждается. Я сегодня тоже пила только кофе и съела крошечную булочку. И боле ничего.
— Ах, зачем вы меня мучаете? — с грустью сказал Павел.
Его искренность несколько смутила императрицу.
— Ну полно, сядьте, — сказала она просительно.
Павел сел, но в отдалении.
— Отвечайте на один вопрос: отчего вы дружите с Баженовым? Чтобы мне досадить?
Павел вздрогнул.
— Он великий художник. Я чту его как мастера.
— И этот мастер не мог построить дельного дворца в Царицыне. Нагромоздил бог знает что… Ну хорошо, не будем спорить о зодчестве, будем говорить о вас.
— Обо мне?
— Да, о вас и о… масонах.
— Я ничего не имею общего с ними.
— А вспомните заграничную поездку?
Павел потупился.
— Но я не буду терзать ваше чувствительное сердце. Кто старое помянет, тому кривым ходить. Но отчего вас так тянет к московским мартышкам?
— Я их не видел и не знаю.
— И поэтому хотите познакомиться и просите книг. Причем зловредных книг…
— Вздор!
— Однако, ваше высочество, вы грубиян! Этого я за вами раньше не замечала.
— Простите, но я так говорю не о ваших словах, а о вздорных слухах, которыми пачкают мое чистое имя.
— Слухи? А это что?
Она протянула Павлу донесение Алексеева. Павел схватил бумагу и, отбежав в угол, стал читать.
— A-а! «Покорнейший слуга»! Он так подписался. Этому вашему покорнейшему слуге только справляться, почем провизия на рынке.
— Вы все мечтаете о провизии, — сухо заметила Екатерина.
— Этот покорнейший слуга собирает сплетни насчет преследуемой секты масонов, о которой ровно ничего не понимает.
— Я согласна, вы понимаете больше.
Павел понял, что сказал лишнее, и начал неловко оправдываться:
— Я тоже не понимаю. Нет, плохо понимаю. Но я хочу знать, чему они учат, что такое истинные христиане. Разве я не имею права? Я не имею права есть, я не имею права думать!
— Это истерика от голода. Идите, вас накормят, — прервала она крик наследника.
Павел сжался и выбежал за дверь.
В тот же день он умчался в Павловск, приказав при везти туда Баженова: здесь можно было разговаривать спокойно, не боясь нескромных ушей.
Баженов явился в назначенное время.
— Вот книги, забери их! — закричал Павел, указывая на стопку книг. — Я тебя спрашивал, нет ли в них чего худого. Ты клялся мне, что нет. Ты обманул меня.
— Ваше высочество, я не мошенник и убежден, что…
— Молчи, молчи… Книги-то зловредные, государыня мне все разъяснила.
— А бывают ли зловредные книги? — печально спросил Баженов.
— Выходит, ты не согласен с государыней? Вот удалец! — иронически закричал Павел и внезапно остановился. — Ну ничего, я тебя за это люблю! Ты только один умеешь не соглашаться с монархом. Один! Все холопы, ползают на коленях: и Потемкин, и Безбородко, и Орловы!
— Нет, не все рабы! Есть славные люди в Москве…
— Нет, нет! Ты рта не разевай об них говорить! Я тебя люблю и принимаю как художника, а не как мартиниста. Об них не смей говорить!
Баженов замолк.
— А может, они тебя обманывают? Как тогда? А ты меня ненароком обманываешь. Ведь Калиостро всех обманывал!
— Ваше высочество! Ни я, ни Новиков с Калиостро знакомы не были. В Москве…
— Не разевай рта! Не разевай! Я ж тебе сказал, Баженов помрачнел.
— Ну бог с вами, — сказал Павел после паузы. — Живите смирно. Государыне ведь тоже трудно, это надо понимать. На ее плечах Россия.