Павел I принял его в Зимнем. Царь пошел навстречу, раскрывая объятия. Он ткнулся неловко лбом в плечо Новикова и тотчас отстранился всматриваясь.
— Боже, как ты изменился!
Павел вытащил платок и смахнул набежавшие слезы…
— Тебе воздастся за страдания!
— Я благодарен судьбе за перенесенное, — отвечал Николай Иванович.
— Ах, я тебя так понимаю! Дух мужает в горестях. Я сам перестрадал… Думаешь, я жил во дворце? — крикнул он. — Я был в тюрьме. Да! В тюрьме. Я был узником среди этой роскоши, тебе было легче там, в сырой яме.
Павел снова прижал платок к глазам.
— Садись! Что ж ты стоишь?! Не царь перед тобой, а друг!
Николай Иванович опустился в кресло. Все было как во сне, и сон этот уже долго длился.
Павел сел неподалеку.
— Как же ты? — спросил он, укоряюще улыбаясь. — Я тебя освободил, а ты не приехал поблагодарить меня?
— Ты занят очень. Вон у тебя целое государство, сколько забот.
— Для тебя всегда нашел бы минуту.
— Да и нездоров я.
— Лечись. Тебя примет лучший лекарь Петербурга — Штокман. Он немец. Разве русский может быть хорошим врачом?
— Может, — сказал Николай Иванович.
Павел нахмурился.
— Ты просто добрый человек. И не хочешь строго судить русских. Но, боже мой, какое отсталое это племя!
— Русских надо просвещать.
— Учение им только во вред. Ими нужно просто повелевать.
— Им нужны умные книги.
— Согласен. Но книги должны выходить из умных рук. Матушка закрыла вольные типографии и мудро поступила. Издавал всяк кому не лень! Но ты можешь издавать! Я даже приказываю тебе издавать!
— Я болен.
— Ты будешь здоров. Я прикажу тебя вылечить.
— Я поправлюсь в деревне.
— Да, в Павловске я тоже лучше себя чувствую.
— Тебе в Петербурге будет тяжело.
— Я построю новый дворец — Михайловский на месте старого. Там я родился, там хочу и умереть. А здесь меня по ночам кошмары мучат. Однажды матушка явилась вся в белом и сказала: «Непослушный сын». Зачем она так сказала, а? — крикнул он, побледнев. — А тебе сны снятся? — продолжал Павел, обмахнув лицо платком.
— Снятся. И ты недавно снился.
— Расскажи.
— Да сон нехорош.
— Расскажи! Ты думаешь, я боюсь снов? Я совсем не боюсь.
— Снилось, будто мы с тобой играем в чехарду.
— Ха-ха! Вот вздор!
— Прыгаем мы этак друг через друга. Я дальше тебя прыгнул. Повернулся назад. Глядь, ты стоишь без головы.
— Вздор! Почему без головы? — опять бледнея, закричал Павел.
— Не знаю. Сон такой.
— Вздор, — задумчиво сказал Павел. — Ах какой вздор!
Он вскочил и забегал по комнате.
— Мне сметное снилось. Будто я езжу на Алешке Орлове верхом. Езжу на нем и хлыстиком хлещу. Вот так, вот так! Ха-ха!
Павел смеялся, взвизгивая, стегал себя платком по ягодице. Потом оборвал смех и, вплотную склонившись над Новиковым, зашептал:
— Я Алешку Орлова заставил за гробом отца моего идти, за истлевшим телом императора российского Петра Федоровича, убитого, да, убитого — я знаю! — Алешкой.
Он дышал прерывисто, и волосы от переживаемого ужаса топорщились на его голове.
— Рядом с покойной матушкой я батюшку положил. Да, из могилы вырыл и рядом положил. Слава богу, помирил их. А Алешку заставил за гробом идти, его наказал!
Павел упал в кресло, глядя расширившимися глазами на Новикова. Тот чувствовал подступающую дурноту.
— А ты где был тогда? — вдруг резко спросил Павел.
— Когда? — слабо отозвался Николай Иванович, уже плохо понимая.
— Тогда, в июне 1762 года.
— Я служил в Измайловском полку.
— Ах, ты измайловец! Нехорошо. Отчего я не знал, что ты измайловец? Погубили тогда батюшку.
— Да, погубили, — еле слышно сказал Николай Иванович.
Павел отер лицо и сунул платок за обшлаг рукава.
— Ты понимаешь свою вину, и тебе простится, — спокойно сказал он. — Не будем говорить о сем несчастии. Надо жить. От тебя жду дел для пользы отечества! — крикнул он. — Тебе деньги нужны? Проси, не стесняйся!
— Нет, — твердо сказал Николай Иванович, стараясь не думать о своих долгах в сотни тысяч рублей, которые числились за ним еще до заключения.
— Что ж царской милостью брезгуешь? А государыня говорила, что ты корыстен и что погубила тебя алчность!
Николай Иванович молчал.
— Ну полно. — Павел положил руку ему на плечо. — Иди с богом! Помни, дел от тебя жду во славу России!
Новиков низко поклонился.
На площади перед дворцом стояла коляска, у которой поджидал хозяина верный Филипп.
Николай Иванович устало оперся о руку слуги.
— Если б крылья, сейчас полетел в Авдотьино. Близ царя — близ смерти.
— По морозцу-то быстро добежим. За три дня.
Ледяной ветер с Невы швырнул вслед коляске горсти снежной крупы и присыпал следы колес.
СВЕТ СВЕЧИ
Рушились старые королевства, одерживал блестящие победы генерал Бонапарт, менялась карта Европы.
Промозглой мартовской ночью 1801 года в одну из комнат Михайловского замка ворвалась толпа заговорщиков. Царя Павла I задушили офицерским шарфом. Наутро новый властитель, Александр I взошел на отцовский трон. Россия опять ожидала перемен.
…Тихо текла жизнь Новикова. Уже десятый год он почти не выезжает из Авдотьина. По ночам тамошние крестьяне часто видят в окне желтый, колеблемый дыханием огонек…
Он просыпался раньше всех: в четыре часа утра. Зажигал свечу, садился за стол и сидел некоторое время неподвижно, не прикасаясь к бумаге, вслушиваясь в ночные звуки. Вскрикивал во сне Ваня — он спал в соседней комнате (уже тринадцатый год, со времени ареста отца, треплет сына падучая). Снизу, с первого этажа, доносилось покашливание Гамалеи…
Минувшее всплывало в памяти легко, виделось отчетливо, словно слегка пожелтевшая картинка в старом журнале, и уже не причиняло ни боли, ни радости.
Радовал его вновь обретенный дом. Каждая вещь здесь теперь стала теплой, нужной, интересной. И этот старый, покривившийся подсвечник, и стул, на котором он сидел, и кочерга у печи, и кот, трущийся у ног, — каждая мелочь была значительной, важной, имеющей особый смысл. Прежде так не было. Прежде в Авдотьи-не ему быстро прискучивало, и он спешил в Москву. Теперь мир стал узким, по не менее значительным, чем прежний, московский, хотя его освещала одна свеча.
Николай Иванович пододвинул бумагу, которую вчера принес ему староста, Герасим Лукьянов, мужик толковый, грамотный, трезвый, Герасим записал выручку, которую вчера получил от продажи двух бычков. Записан был и доход от сукна, что выделывалось на собственной авдотьинской фабрике. Николай Иванович внес цифры в тетрадь и спрятал ее в бюро.
Хозяйственными делами он займется днем; пока в доме тихо, нужно ответить Карамзину. Напрасные комплименты рассыпал Карамзин в письме: «истинный ревнитель просвещения, образованнейший человек, усилия которого так нужны обществу». Добрый человек Николай Михайлович, хочет приободрить опального помещика.
Нужны ли утешения? Он и сам утешится, побродив по берегам Северки да поговорив с мужиками.
«Однако, любезный мой, — написал Николай Иванович, — не забывайте, что с Вами говорит невежда, не знающий никаких языков, не читающий никаких школьных философов, они никогда не лезли в мою голову: это странность, однако истинно было так…»