«Многая лета!» — покатилось по двору. Толкаясь, измайловцы потянулись губами к кресту. Склонил колени перед императрицей полковник Разумовский.
— Шевелись, старый гриб, — загудел на ухо священнику Алексей Орлов… — Время идет. Все вздыхаешь, не радуешься, что ли?
— Восшествию на престол радуюсь, — чуть слышно отвечал отец Алексей и снова вздохнул, Алексей Орлов насмешливо взглянул и склонил голову:
— Благослови, батюшка.
И священник благословил смутьяна.
— Иди впереди, — сказал, целуя крест, Орлов.
Такого еще не видела Измайловская слобода. Впереди всех семенил отец Алексей, торопливо осеняя крестом разинувших рты петербуржцев.
За ним устало перебирала ногами все та же лошадка, которой па помощь теперь пристегнули вторую. По бокам коляски висели двое: справа Григорий Орлов помахивал царственно рукой, слева генерал-поручик Вильбоа грозно сверлил толпу взглядом. Екатерина с застывшей улыбкой кланялась народу.
Гренадерские и мушкатерские роты перемешались. Новиков спешил за Ляхпицким. Выспавшийся на посту гренадер теперь был одержим деятельностью. Он поминутно что-то узнавал, что-то сообщал, вздымал руки вверх и кричал «ура»… Внезапно он остановился и схватил Николашу за руку.
— Стой! — Его румяное, курносое лицо горело. — Идем!
— Куда? — недоумевал Николаша.
— Идем! — Ляхницкий тянул его за рукав. — Здесь живет прусский шпион, фискал. Сейчас мы его изобличим!
Ляхницкий указал на трактир с пивной кружкой на вывеске:
— Идем!
Но мы отстанем?
— Идем! Поможем нашей матушке и раздавим пруссака.
Ляхницкий ткнул дверь, и они вошли в чистенькую залу трактира. Из-за стойки поднялся Медер, хозяин-немец. Он сдержанно поклонился.
Ляхницкий неторопливо прошелся по трактиру, заглянул во все уголки и со строгим видом остановился перед хозяином.
— Да здравствует матушка Екатерина! — рявкнул он и грохнул прикладом об пол. — Ура!
Немец вздрогнул и тихонько произнес:
— Ура…
Ляхницкий с подозрением осмотрел немца и стойку с вином.
— Бургундского отведаем, — с расстановкой сказал он.
Трактирщик сложил руки на груди.
— Господам солдатам не полагается. Ваш начальник мне указывал.
— Это что же, ты нам препятствуешь выпить за здоровье царицы? — грозно вопросил Ляхницкий.
Немец дрогнул. Он засуетился и стал наливать бокалы.
— За здоровье несравненной Екатерины! — торжественно произнес Ляхницкий и выплеснул вино в свой огромный рот. Николаше захотелось так же лихо и небрежно расправиться с бургундским, но глоток был слишком большим, и он поперхнулся.
— Эх, слабы мушкатерцы, — закричал Ляхницкий, — плохая опора трону! А ты что же, прусская душа, брезгуешь?
Немец слегка пригубил бокал.
— Не выпить ли еще? — засомневался Ляхницкий. — Нет, у тебя скверное вино… Мы поищем другого.
— Я предпочитаю венгерское, — сказал Николаша.
— Правильно! — воскликнул Ляхницкий. — Венгерцы не чета пруссакам.
Николаше стало весело.
— Это вино неважное: живот может заболеть. А нам предстоят тяжелые бои!..
— Правильно! — заорал Ляхницкий. — Нам предстоят тяжелые бои! Вперед!
Немец всполошился:
— Господа! А кто будет платить?
— Как? — закричал Ляхницкий. — Ты хочешь испортить нам праздник?
Немец оробел.
— Идем! — Ляхницкий потащил Новикова к двери. — Таракан есть таракан!
На крыльце Николаша остановился, пошарил в карманах, вытащил двугривенный и кинулся обратно в трактир. Он положил монету на стойку и выбежал на улицу.
Царица была уже далеко. По улицам бежали группами солдаты. По их раскрасневшимся лицам было видно, что и они разоблачали прусских шпионов.
Когда Новиков и Ляхницкий подошли к Казанской церкви, служба кончилась. Из дверей выходила императрица Екатерина II, сияя мученической улыбкой, все в том же темном платье, в котором готовилась к эшафоту, а теперь восходила на трон. Гремело в церкви и вокруг «многая лета», и торжественно выступали за самодержицей Орловы, Разумовский, высился над всеми вахмистр Измайловского полка Григорий Потемкин.
Коляска с императрицей покатила к Зимнему дворцу, и снова повалили за ней солдаты и народ.
Новиков шел за всеми, глотая пыль, радостно крича «ура», щурясь от бликов, играющих на штыках, толкаясь, теряя и снова находя Ляхницкого. Он шагал без устали, пьяный от вина, от солнца, от небывалых событий. Рушилось царство сумасшедшего шута, и прекрасная новая царица одаряла всех лучезарными надеждами.
Вечером от императора Петра III прибыл парламентер— граф Воронцов.
— Ну, выходит, граф, я виновата? — прищурившись, говорила Екатерина петровскому посланцу.
— Ваше величество, — с несчастным видом отвечал Воронцов. — Один бог измерит вашу вину. Но народ смутен, унижена монархия. Смутное время всегда плохо кончается на Руси.
— Я виновата? — с ударением повторила царица. — Я, которая готовилась к другой роли: роли жены, матери, хранительницы рода, воспитательницы сына? Я ждала покоя, семейных радостей. Я искала тишины и самых верных друзей — книг. И что же я получила? Оскорбление, унижение. Но что я… Если бы только дело касалось меня, я бы стерпела. Унижена Россия.
Голос царицы задрожал, и слезы заблистали на ресницах.
— Петр Федорович — добрый человек, — снова заговорил Воронцов. — Он вспыльчив, не всегда умерен, но отходчив и понимает свои недостатки. Пережитые страдания еще больше объединят вас. Из избы нельзя выносить сор, говорят в народе.
— В народе? — воскликнула Екатерина. — Вы слышали глас народа? Вот он.
Она подошла к окну и распахнула створки. Гвардейцы, завидев обожаемую царицу, повскакали с мест. На Воронцова обрушился их восторженный рев. Граф потупился.
— Видите! — произнесла Екатерина, довольная эффектом. — Не я действую, я только повинуюсь желанию народа. Я, видит бог, искала тишины, а не войны.
Она резко повернулась и ушла в задние комнаты. Воронцов и его свита остались в ожидании.
Екатерина вошла спустя полчаса. Ее сопровождала княгиня Дашкова. Обе были одеты в офицерские мундиры Преображенского полка петровского времени, с андреевскими лентами через плечо. Царица прошлась по залу неторопливо, чтобы все оглядели ее в наряде, звякнула шпорой. Заговорила резко, чеканя слова:
— Господа сенаторы, я выхожу с войском, чтобы утвердить и обнадежить престол. Оставляю вам под стражу отечество, народ и сына моего… А вы, — она кивнула Воронцову, — выбирайте: с кем вы?
Воронцов ошеломленно молчал некоторое время.
— С вами, — уронил.
Екатерина милостиво махнула рукой в сторону, где уже ждал священник с крестом для приведения к присяге…
Выступили к ночи. Солнце ползло за Невой по верхушкам деревьев. Тени от штыков потянулись через площадь. Перед строем измайловцев легкой рысью прошли гусары. Ладные, слитые с конями, молчаливые, серьезные, они возбудили в солдатах ощущение опасности. После шума, беготни, бестолочи дня Николаша почувствовал, что надвигается что-то настоящее, грозное, что не шутки ради ушли вперед гусары, что в каждый миг на полки могут обрушиться ядра.
Появилась новая группа всадников. Впереди на белом коне скакал небольшого роста преображенский офицер. Он поминутно поправлял болтающуюся сбоку саблю и дергал повод, торопливо взмахивая рукой не то в приветствии, не то пытаясь сохранить равновесие. И приняли бы его измайловцы за обыкновенного посыльного, если бы не андреевская лента, пересекающая грудь. Вгляделись и заметили локоны, выбивающиеся из-под шапки, ахнули: «Императрица…»
Преображенец на белом коне вырвал саблю из ножен, что-то неслышно крикнул. «Ура-а-а!» — грянуло молодецкое, гвардейское.
Это было необыкновенно, и Николаша почувствовал себя счастливым. Красавица императрица в мундире Преображенского полка старого покроя словно клялась, что будет верна заветам великого Петра. Бесстрашная, как Жанна д’Арк, мчалась сокрушать ложь и тиранию. Не будет ночи на русской земле, светлая правда разольется по ней.