— Ах, постойте, — говорил гусар нежным, вкрадчивым голосом, я хочу досказать свою мысль… Вы поведайте о своих желаниях, а я о своих. Мои желания замыкаются в безделице: быть здоровым, иметь богатство и потом веселиться. А что вы скажете?
— Право, не знаю! — лепетала барынька.
— Ведь только на маскараде и можно быть откровенной, — говорил гусар. — Итак, здоровье, удача, потом радость! И никому ничем не быть обязанным — вот и все мои желания. Ни от кого не зависеть! Ах, это чудесно! Но что же вы молчите?
— Мне дурно…
— Несносно! — топнул ногой гусар. — Отчего вам дурно? Здесь всем должно быть хорошо!
Барынька, охнув, бросилась опрометью прочь. Гусар с досадой повернулся и заметил Новикова, стоявшего на лестнице.
— Что за скучная маска! — пробормотал гусар. Он выхватил игрушечную саблю и уперся ею в грудь Новикова. — Я не люблю скучных масок!
— Увы, господин гусар, эту маску мне подарили матушка с батюшкой, — отвечал Новиков. — Они не знали, что она выходит из моды.
Гусар озадаченно покрутил саблей.
— Живи! Но впредь не попадайся на моем пути. Ты скучен и, видно, не умеешь играть! А жизнь — игра!
Гусар, взмахнув саблей, кинулся вдогонку за барынькой.
У самых дверей Новиков столкнулся с Щербатовым.
— Ты здесь, в прихожей? Как глупо! — заговорил Щербатов, поднимая с лица маску. — Что за вид? Мой дорогой, коль ты здесь, маска необходима. Музыка для всех одна, и ты должен плясать под эту музыку!
— Вы же мне говорили…
— То, что я тебе говорил, пусть останется за этим порогом.
— Да и мне лучше убраться за этот порог. Какой-то гусар чуть не зарезал…
— Гусар! — вскричал Щербатов. — Ах боже мой, ведь это императрица!
И он уставился на Новикова с ужасом.
Екатерина сидела покойно в кресле и тихо посмеивалась.
— Вы, князь, умрете от длинных речей. Не надо столько говорить. Я верю, что комиссия о среднем роде людей многое сделала.
Щербатов покраснел и смешался. Они сидели напротив императрицы и в некотором удалении: и депутаты комиссии, и держатели дневных записей, ошеломленные близостью к монарху. Государыня ласково улыбнулась.
— Не обижайтесь на меня, князь… Хотите, скажу, от чего я умру?
Щербатов протестующе поднял руку.
— Не волнуйтесь, князь, все мы смертны. Так вот я умру от услужливости. Да, да, уж очень я беспокойная, обо всех пекусь. А князь Потемкин смертью праведника закончит свои дни… Ха-ха-ха! Графиня Румянцева — тасуя карты…
Екатерина раскисла от смеха. Щербатов осторожно вторил ей.
— Ах, что я разболталась? Ха-ха! Где же мои дела?
Статс-секретарь подал папку. Новиков со страхом следил за руками государыни: она достала его записки.
— Прочла с интересом письмо господина Новикова. Дельные мысли…
Новиков вскочил с места.
— Ах, сядьте… Мне ваше лицо знакомо. Где же я вас видела? — хитро сощурившись, говорила царица.
— Право, не знаю…
— Во всяком случае, встреча была приятной, коли я помню… Господин Новиков, хочу поддержать ваши благородные стремления. Однако думаю, что просвещение — дело Петра. Москва, город безделья, для сей цели не годится. Дело Петра должно совершаться в городе Петра. Имею сокровенные мысли по сему поводу, но до времени молчу. Спасибо, господин Новиков, за ваши высокие чувства.
Екатерина наклонила голову, подавая знак, что беседа закончена.
Новиков выходил от царицы, не чувствуя пола под ногами.
— Ваше сиятельство, — сказал он Щербатову, счастливо улыбаясь, — сколь много может дать сия правительница России.
— Да, конечно, — ответил князь и печально вздохнул.
СТЫД ВМЕСТО БИЧА
«В 1768 году я от Комиссии уволен и отставлен поручиком», — свидетельствует Новиков.
Он не жалел об отставке. Законодательная комиссия прервала свою работу — началась война с Турцией. Больше депутаты не собирались. Новые законы, не родившись, умирали на пыльных полках.
Служба кончилась, его ждала иная деятельность, полная сомнений и радостей, открытий и разочарований. Он опять, как и прежде, стал новиком…
Это были неистовые соперницы.
Хлопала дверь в доме напротив, и на крыльце, пятясь задом, появлялась щеголиха в синем платье. В руке у нее была длинная булавка, выдернутая из шиньона. Щеголиха держала булавку как шпагу, обороняясь. А сверху наступала соперница в зеленом платье и тоже угрожала предлинной булавкой. Зеленая делала выпад, синяя бросала оружие и с визгом мчалась по улице, крича: «Извозчик, извозчик!» Зеленая с торжеством втыкала булавку в волосы и загадочно произносила: «И завтра, в Пестренький, ты от меня на четырех поскачешь!»
«Пестреньким» они называли вторник, а понедельник был «Серенький». Мирились они в «Колетца», в среду, когда ехали в маскарад. Очень дружили в «Медный таз», в четверг, и отправлялись вместе в концерт. В «Сайку», в пятницу, уже ворчали друг на друга и в театре сидели порознь. Всю субботу, которую называли «Умойся», они дулись, разъехавшись по домам, а в воскресенье, в «Красное», как ни в чем не бывало- с хохотом, визгом и поцелуями мчались на прогулку за город. Но чем веселее случалась воскресная прогулка, тем яростнее была стычка в «Серенький».
Сегодня баталия отзвучала бурно и коротко. Николай Иванович не успел посочувствовать щеголихе в синем, как все стихло, только прогремела коляска, уносившая побежденную. Победительница бросила на выглянувшего Николая Ивановича «гнилой взгляд» и помахала рукой. «Гнилой взгляд» сочинялся непросто: глаза потуплялись, косили, а потом поднимались и смотрели томно. Николай Иванович ответно кланялся.
А потом на сцену являлся обычно сам герой, из-за которого шла война, — Волокита. Часа два он проводил у Щеголихи, а потом, излучая довольство, делал визит Новикову. После шалостей у Щеголихи он любил порассуждать о жизни, но пуще всего интересовался гусем, которого у Николая Ивановича готовили отменно.
— Ну какая же мне польза в науках? — философствовал Волокита, со стоном обсасывая гусиные косточки. Он снисходительно осматривал гостиную, в которой тоже, как и в кабинете, стояли книги в шкафах. — Науками ли побеждают сердца? Науками ли торжествуют над соперниками?
Николай Иванович смотрел на него с веселым любопытством, но помалкивал, и Волокита расходился. Его наука состояла в том, чтобы уметь одеваться со вкусом, чесать волосы по моде, говорить всякие трогающие безделки, вздыхать кстати, хохотать громко, сидеть разбросану, иметь приятный вид, пленяющую походку. Он не ухаживал за девицами, нет, он строил дворики, или махался, что означало одно и то же. Сердечной склонности не допускал, ибо это означало дурачиться по-дедовски, то есть любить старомодно. «По-нашему надобно любить так, чтобы всегда отстать можно было». Объяснялся в любви следующим образом: «Э! Кстати, сударыня, сказать вам новость? Ведь я влюблен в вас до дурачества. Вы своими прелестями так вскружили мне голову, что я не в своей сижу тарелке». Щеголиха отвечала по обыкновению: «Шутишь! Ужесть, как славно ты себя раскрываешь!» Волокита: «Беспримерно славно, сударыня. Я вам говорю в настоящую, что я дурачусь. Пусть я не доживу до медного таза, ежели говорю неправду!» Щеголиха: «Перестань шутить, ведь неутешно слушать вздор». Волокита лезет целоваться. «Это уж в истинную глупость», — заявляет Щеголиха и подставляет губы. Несколько дней они бывают друг в друга смертельно влюблены (это называется дурачиться до безумия). Волокита держит Щеголиху болванчиком, пока ему не встретится другая. Тогда он от первой на четырех ногах скачет, от новой падает и строит дворики.