Ещё узнала, что набрала 1 кг веса – видимо, от сладкого, которым заедаю тревогу. Решила не брать больше чайные пакетики и сладкое в столовой (это всё свободно лежит там, жестоко!).
Ещё впервые сходила в солярий, который вообще-то фотарий – две узкие стены с УФ-лампами, между которыми нужно вставать. Было достаточно тепло там, а так ничего не чувствуешь, конечно. Но мне как параноику приятно знать, что я в полярной ночи получаю реальный ультрафиолет – наверное, больше, чем петербургской зимой.
Ну вот, и так плохо, а тут ещё бытовое: прихожу в столовую на ужин, а там на огромном телевизоре, который до этого висел выключенным, показывают с громким звуком клипы Бьянки. Когда буфетчица вышла выключить или убавить звук (видимо, кто-то протестовал), главный ледовик остановил её, сказал, типа, класс, пусть будет. Я быстро съела картошку с мясом и ушла, оставшись без дыни. Наверное, это решение команды, может, даже капитана, но, думаю, такое надо решать коллективно. Если никто не упомянет это, подниму вопрос на собрании – нас-то, науку, никто не спрашивал. С радостью заметила, что заместителю, с которым у нас взгляды во многом расходятся, идея тоже не особо понравилась.
Что ж, поговорили. Оказалось, эти люди обиделись на меня, потому что я, видите ли, редко появляюсь в лаборатории (в которой сейчас нет работы) – а я не приходила, потому что боялась с ними разговаривать, боялась очередной порции унижений. Отчасти из-за этого избегания они и оскорбляли меня. Очень интересно. Услышала, что они хотели от меня похвалы их работе, просто присутствия. Это даже смешно. У них тоже есть чувства, вот это новости! Но они не могли их выразить, не могли позволить себе позвать меня, как мило. Сказала, что не приходила в лабораторию, потому что боялась их, потому что не чувствовала контроля над происходящим там. Они очень сильно удивлялись тому, что я их боюсь. В какой-то момент я начала плакать – хорошо, что меня это не смутило и не сбило с толку. Вау, я научилась реветь при людях. Вообще я более-менее довольна разговором. Ах да, они сразу после постучали в мою каюту и сказали, что они решили, что это был конфиденциальный разговор – никому не надо сообщать. Я спросила, проблема или разговор, мне сказали, и то и другое. Но я сообщила, что кому-то уже рассказывала в частном порядке. Они упомянули начальника экспедиции – не хотят, чтобы он знал. Смешно: худшее же позади, а этот разговор – достижение для всех нас. Не понимаю, чего тут скрывать? Ещё меня в негативном ключе назвали «несоциализированной» или как-то так. Наверное, я и правда не так активно стремлюсь к контакту, но интересно, что людей это обижает.
Очень сильно ждала письмо от человека на суше, не было уже три дня. Не пришло – грустно, но удачный разговор всё несколько улучшил ощущения, дышать легче, да и поддержки из вчерашнего письма хватает. Но всё же!
На собрании мои ближайшие коллеги неоднократно смотрели на меня, чаще, чем обычно. Полагаю, они боялись следов слёз на моём лице и возможных вопросов, которые кто-нибудь мог задать. Ох, зачем я себе это придумываю?
Вечером был маленький околорабочий разговор с парой морских гидрологов – как же приятно, они такие… понимающие, вежливые, адекватно реагирующие. Очень хочется дружить, но я, к сожалению, знаю, чем это может закончиться.
Этой ночью мы пересекли 83-ю параллель – это как бы событие, по крайней мере, начальник взволнован и рад.
Прислали новости (хм, вот этот понедельник вообще не чувствуется как понедельник…). Узнала, что «Роговицкий» прибыл в Петербург ещё 17 октября. Сама не понимаю, почему для меня это важно. Все те, с кем мы шли до льдины от Мурманска, вышли там – теперь они на суше… Почему-то тот период экспедиции кажется мне прекрасным и весёлым – наверное, так и было относительно того, что происходит сейчас. Ну и люди, для которых экспедиция была заведомо короткой, сильно разбавляли суровых нас, подписавшихся на непонятно какой срок.