— Да, Ринриетта. Как выразилась бы ведьма, побочный продукт. Излучение проклятого сокровища проникло на все палубы «Воблы», превратив ее в живой парадокс, а меня… в ее невольного пассажира.
— Но ты же… Ты же старый небоход! Ты знал в совершенстве все ветра и течения! Каждую чертову веревку на корабле! Сигналы гелиографа!
Дядюшка Крунч усмехнулся.
— Пиратский Кодекс — вот первая книга, которая попала мне в руки. Но за три недели, пока «Вобла» шла к Аретьюзе, я осилил много других — пиратские романы, до которых твой дед был охоч, старые лоции, газетные подшивки, энциклопедии… Хорошая память здорово облегчает работу, а мои шестерни в те дни еще не были покрыты ржавчиной.
— Но ты знал не только о ветрах и кораблях! Ты знал все старые словечки, все пиратские ругательства, все старые сказки… Разве не ты отчитывал меня, когда я выражалась не по-пиратски?
Дядюшка Крунч подумал о том, что отдал бы половину отпущенного ему времени за возможность улыбнуться. Так, как это делают люди.
— По большей части и это я тоже выдумал. Кое-что подчерпнул из бортжурнала или старых записей, кое-что изменил, кое-что дополнил… И вышло недурно. Мне не хотелось, чтоб ты ударила лицом в грязь перед другими капитанами.
— Поэтому ты обманывал меня.
— Поэтому я хотел сделать из тебя настоящего пиратского капитана. Отчасти мне это даже удалось.
— Значит, на самом деле ты не знал его, — тихо произнесла она.
— Сложно сказать, Ринриетта. Я знал, что он терпеть не может восточный ветер, считая, что он приносит простуду. Он не любил слишком крепкий чай, от него у старика ныла селезенка. Если он удил пескарей, то только с левого борта, поскольку был немного суеверен. Он любил книги про пиратов, даже детские, и с удовольствием их читал после ужина, лежа в своей койке и закутавшись с бородой в одеяло. Он…
— Хватит, — она резко подняла руку, заставляя его замолчать, — Это значит, что и ты предал меня. Все эти годы ты заставил меня уважать человека, которого не существовало на свете, который жил лишь в твоем воображении! Которого ты создал из ничего!
— Я создал не только его. Отчасти я создал и себя, — в глотке что-то проскрежетало, норовя перемолоть слова, но Дядюшка Крунч заставил себя говорить четко, — Мне надо было служить примером для юного капитана, который ничего не знает о небе. Поэтому я стал таким, каким ты меня знала. Ворчливым старикашкой, помешанным на пиратских традициях, со скверным характером, но добродушным внутри. В приключенческих книгах твоего деда это был популярный типаж. Эту роль я исполнял семь лет — и исполнял не без удовольствия. Привык, как корабль привыкает к собственным мачтам…
Алая Шельма смахнула дождевую влагу с алеющего царапинами лица. Дядюшка Крунч увидел вопрос еще до того, как он сорвался с ее губ — увидел в выражении глаз, в напряженных плечах, в сорванном дыхании.
— Во имя Розы, почему? К чему все это?
— Я хотел, чтоб ты нашла клад, — просто ответил он, наслаждаясь возможностью не видеть ничего кроме ее лица, — А ты не стала бы этого делать, если б не верила в своего деда.
— Мне не нужны были дурацкие сказки, чтоб верить в него!
— Нужны были. Если бы узнала, кем был Восточный Хуракан на самом деле, ты бы расстроилась. На следующий же день ты продала бы корабль по цене деревянного лома на ближайшей верфи, а абордажную саблю повесила бы в своем кабинете, на одной стене с королевским дипломом… И уж тем более ты бы не поверила в существование сокровища.
— Не смей так говорить! — Алая Шельма резко сжала кулаки, — Я чтила память своего деда!
— Потому что не знала его, — Дядюшка Крунч издал короткий металлический смешок, — На подходе к Аретьюзе он сжег бортжурнал «Воблы», не подозревая о том, что я успел его прочитать. Но ты бы все равно рано или поздно узнала бы правду. От других капитанов, от гомункулов, еще откуда-нибудь…
Она опустилась на колено, вперив в лежащего голема свой взгляд. Сейчас, когда линза окончательно утеряла прозрачность, Дядюшка Крунч уже не мог сказать, какого цвета ее глаза. Но по голосу понял.
— Кем был мой дед? — Алая Шельма дрожала от напряжения и злости, — Я спрашиваю тебя, дядюшка. Кем был мой дед?
Она роняла слова тяжело, как свежеотлитые пули, и от каждого Дядюшка Крунч внутренне вздрагивал.
Вот где заканчивается твой запас прочности, Ринриетта.
Наверно, эта минута заслуживала какой-то особенной атмосферы, но он так и не научился достаточно разбираться в людях, чтобы понять, что от него требуется. В пиратских романах старые умирающие пираты напоследок часто изрекают что-то трогательное или важное. Но Дядюшка Крунч вдруг понял, что ему нечего больше сказать. Алая Шельма не спешила задать вопрос — она тихо всхлипывала, прижимаясь к его остывающей броне, так, словно эта броня еще могла ее от чего-то защитить. Тогда он стал говорить сам, не обращая внимания на то, что с каждым словом крошечная шестеренка в груди крутится все натужнее и медленнее. Слова уже не могли выходить равномерно, их приходилось выкручивать сквозь шипение и скрежет, как из барахлящей мясорубки: