— Лицензия королевского солиситора, — предположила Киндерли, задумчиво закусив губу, — Или даже выше? Судейский парик?
Ее голос звучал слишком серьезно, чтоб быть искренним.
— Возможно, — резко отозвалась Ринриетта, все еще досадуя на то, как легко Кин прослеживает ее мысль. И еще — на неуместный румянец, который никак не мог угаснуть, — В любом случае, лет через десять я уже смогу рассчитывать на собственную контору. Если повезет, даже поближе к столице, к Ройал-Оуку. Конечно, сперва придется некоторое время поработать в компаньонах, набраться опыта, набить руку, зато потом…
— Мисс Уайлдбриз, королевский солиситор, — с чувством произнесла Кин за ее спиной, — Чарующе звучит. Перспектива захватывающая, как холодный рыбный пудинг с луком. Незавидный у тебе ветер, Рин.
Ринриетта фыркнула. Не специально, просто что-то защекотало вдруг в носу. Она думала, что это волосы, но выяснилось, что ее собственная лента, которую держит на ветру Киндерли, дразня ее и нарочно позволяя одним концом касаться лица.
— По крайней мере, мой ветер будет дуть в будущее, а не в прошлое! Слушай, а это все-таки корабль…
— Где? — спросила Кин без особого интереса. Кажется, сейчас ее мысли были заняты чем-то другим.
— Чуть левее от моего пальца… Трехмачтовый. Черт, я в них не разбираюсь.
— Трехмачтовая баркентина, — рассеянно пробормотала Кин, — Слушай, мисс серьезная голова, ты так цепко держишься за землю, будто и в самом деле боишься неба. А что, если бы я тебе туда позвала?
— Что?
Она надеялась, что Киндерли обернет это в шутку, но та выглядела вполне серьезно. Даже непривычно серьезно. Прозрачные глаза загадочно и тревожно мерцали.
— Если бы у меня действительно был корабль и возможность лететь, куда вздумается. Ты бы полетела со мной? Если бы я позвала?
Ринриетта на мгновение попыталась это представить. Пустоту вместо твердой земли под ногами. Тысячи тысяч кубических миль пустоты, сквозь которую она несется наперегонки с рыбами, вспарывая облака и уворачиваясь от встречных ветров. Это было так реалистично и жутко, что у нее тут же закружилась голова, словно она заглянула с крыши вниз.
Она никогда не любила корабли. В огромных скрипучих чудищах она не находила ни грациозности, ни силы, для нее они всегда оставались странно устроенными сооружениями, чьи части связаны друг с другом огромным количеством веревок. Конечно, ей приходилось путешествовать с острова на остров, но всякий раз на память об этих путешествиях ей оставались лишь приступы воздушной болезни и тяжелые гнетущие воспоминания. Очень уж неуютно ощущать себя не человеком, твердо стоящим на ногах, а существом в деревянной коробке, отданной на волю ветра.
Ожидая ответа, Кин подвинулась еще ближе, теперь Ринриетта ощущала ее дыхание затылком и шеей. Дыхание негромкое, но резкое и прерывистое — верный признак того, что заданный вопрос был отнюдь не риторическим. Вместо ответа она осторожно взяла в руки прохладную ладонь Киндерли и стала осторожно ее гладить.
— Кин и Рин, — пробормотала она, — Как же мы с тобой похожи. И какие же мы ужасно разные.
Они сели на диван, все еще со сцепленными пальцами. Обе молча смотрели вперед, туда, где в облаках все еще барахтался упрямый трехмачтовый корабль, ожесточенно работая гребными колесами.
— Не такие уж мы и разные, — наконец сказала Кин, откидываясь на спинку, — Ведь мы сидим тут вместе и держимся за руки. А наши деды… Представляешь, если бы они встретились вот так же?
Ринриетта хмыкнула.
— Восточный Хуракан и Каледонийский Гунч? На одном острове? Думаю, они бы выдрали друг другу бороды.
Они расхохотались так, что чуть не попадали с дивана. Смех — заразительная штука, иногда он просто рвется изнутри, как воздух из лопнувшего воздушного пузыря, и сдержать его совершенно невозможно. Смех был колючим, как игристое формандское вино, но пах не виноградом или филлофорой, а солнечным весенним днем, волосами Кин, разогретой жестью крыши, старой диванной обивкой и чем-то еще, упоительным и сладким.
Они хохотали, прижимаясь друг к другу, икая, сотрясаясь в конвульсиях и суча ногами. Наверно, выглядело это достаточно безумно, но им обеим было плевать — в этом мире, где существовали лишь двое человек и диван, безумство никогда не считалось чем-то предосудительным.