Этот остров, который отныне был ее домом, не походил на привычный Порт-Адамс — настолько, насколько королевская форель не походит на невзрачную серую плотву и всякое сравнение лишь подчеркивало это. На фоне уютных рестораций Ройал-Оука пиратские трактиры выглядели грязными рачьими норами. Причалы королевской гавани смотрелись элегантным и изящными, словно их сооружали сами апперы, пристань же Порт-Адамса была столь условным сооружением, что зачастую корабли останавливались лишь врезавшись в чей-то дом.
Там, на Порт-Адамсе, ее окружали совсем другие лица и запахи. И хоть запахи, доносившиеся с ближайших рынков, обычно были удушливы и зловонны, а исчерченные шрамами лица зачастую нагоняли всамделишней жути, она привыкла именно к такому окружению и это то и дело отравляло ей жизнь на столичном острове.
В хаотичных переплетениях переулков Порт-Адамса, среди развороченных мостовых и ветхих домов, собранных по большей части из остовов кораблей, она ощущала себя на привычной высоте. Здесь же, среди мрамора и стекла, в двенадцати тысячах футов от Марева, ей то и дело приходилось бороться с желанием пошире открыть рот, чтоб сделать вдох — точно здесь не доставало кислорода.
«Это последствия отравления, — уныло думала она, разглядывая статую легендарного адмирала Аллакофора, устремившего в зенит шпагу, — Там, среди неудачников, воображающих себя пиратами, я была на своем месте. Там я была Алой Шельмой, предводительницей Паточной Банды. Надо мной смеялись, иногда в глаза, о моих подвигах рассказывали анекдоты, но в одном Порт-Адамс был честен — там меня считали за свою. Здесь я кажусь себе крошкой планктона, одной из миллиона других. Надо перебороть это, тогда и вкус к жизни вернется».
«Малефакс», которому она осмелилась изложить свои подозрения, был с ней полностью согласен:
— Так уж заведено мудрой Розой, что популяции разных созданий не уживаются на одном ветру, будь они рыбами, моллюсками или даже планктоном. Или вы думаете, что мне легко общаться со здешними гомункулами, безмозглыми куклами, способными разве что заварить хозяину чая да возвестить о приходе гостя?.. К счастью, во все времена в небесном океане встречаются виды, недовольные подобным положением вещей. Они-то и придумали штуку, которая теперь поможет нам обоим.
— Штуку? Как она называется?
— Всего одно слово, — всезнающий гомункул глубокомысленно усмехнулся, — Мимикрия.
Ринриетте оставалось лишь с досадой хлопнуть себя по лбу.
— Кажется, вместе с треуголкой я потеряла и то, к чему она крепилась!
На следующий же день она записалась к здешнему парикмахеру. Последующие несколько часов стали для нее настоящим испытанием, более серьезным, чем то, которому когда-то подверг ее Дядюшка Крунч, заставляя разбирать сигналы гелиографа. Оно требовало не так много сил, но куда больше усидчивости и терпения.
— Интересный фасон, — сдержанно заметил парикмахер, строгий седой джентльмен, усадив ее в кресло и осматривая ее волосы с нескрываемым презрением, — Могу ли я предположить, что последние два года вы провели после кораблекрушения на необитаемом острове?
Ринриетта мучительно покраснела. На «Вобле» никому и в голову не пришло бы корить капитанессу за выбор стрижки, к тому же, короткие волосы имели, на ее взгляд, немало весомых преимуществ — они не лезли в глаза во время шквального ветра, не собирали пыль по всему кораблю и не служили искушением для вечно голодного вомбата, обожавшего вертеться на чужих плечах. За столько лет стрижка давно превратилась для нее в формальность, тем более, что и зеркал на «Вобле» не водилось — мало какое зеркало способно без ущерба перенести хороший десятибалльный шторм.
Строгий седой джентльмен скорбно вздохнул, ощупывая торчащие в разные стороны капитанские вихры, черные, как смола, и такие же упрямые.
— Ох… Пожалуй, я смогу немного исправить ситуацию, если в моем распоряжении будет некоторое время. Осмелюсь рекомендовать вам формандский фасон «Орагье», он обещает опять войти в моду в этом сезоне. Короткое каре и… кхм… небольшая косая челка, и вот тут…
Ринриетта безропотно подчинилась — ее представления о царящей на островах Унии моде были еще более расплывчатыми, чем познания о ветрах южного полушария.
Парикмахер старался истово, сильнее, чем небоходы на кабестане, и результат его работы Ринриетту приятно удивил — из зеркала на нее смотрела весьма странная особа, пожалуй, вполне благообразная по меркам Ройал-Оука, если бы не напряженный, точно высматривающий что-то на горизонте, взгляд. Судя по всему, джентльмен, орудовавший ножницами, также высоко оценил свою работу. Услышав названную им цену, Ринриетта мысленно поблагодарила Линдру за то, что на ее ремне больше не было абордажной сабли — рука сама собой потянулась к несуществующему эфесу.