Гомункул замешкался и это заставило Ринриетту нахмурится. Она имела представление о мыслительных способностях «Малефакса». Раз уж тот тянет с ответом, значит, лихорадочно перебирает сотни и тысячи различных вариантов.
— Я не знаю, что происходит с магией на острове, — решительно произнесла она, — Но скажи мне, что ты с этим не связан. Иначе, клянусь самим Маревом, я самолично швырну тебя в пропасть с края Ройал-Оука!
«Малефакс» молчал еще несколько секунд, но теперь Ринриетта не ощущала в воздухе магических возмущений, свидетельствующих о лихорадочной работе его мысли. Это было больше похоже на… смущение?
— Я к этому не причастен, — наконец произнес гомункул, — У меня нет ничего из того, на чем можно было бы поклясться, поэтому я клянусь всеми теми годами, что знаю вас, прелестная капитанесса.
В этот раз она не заметила его оговорки.
— Тогда почему ты замалчивал всю эту историю? Неужели думал, что я не замечу?
— Вы сами косвенно запретили мне, мэм, — гомункул прокашлялся, — Когда установили перечень имен, которые непозволительно употреблять в вашем обществе.
Его выспренная манера говорить, без сомнения, тоже была формой сарказма, но сейчас Ринриетта чувствовала себя слишком уставшей для того, чтоб вступать в игру.
— Чье именно имя ты хотел назвать? — настороженно спросила она.
— Сырной Ведьмы, мэм.
— Она может иметь отношение к нестабильности магического поля острова?
— Напрямую нет, но… — гомункул замешкался, — Мы оба знаем, что Корди не умеет фокусировать энергию. А Сердце Каледонии огромно, его толща вмещает в себе очень много чар, включая спящие. Я опасался, что Корди своими неуправляемыми импульсами могла разбудить часть из них.
— Ерунда, — выдохнула Ринриетта, чувствуя ледяную изморозь на щеках, — Во-первых, ее уже давно нет на острове. Во-вторых, на «Вобле» нам приходилось иметь дело с тем же самым, причем задолго до того, как она появилась на борту.
— Вам виднее, — смиренно произнес «Малефакс», — В любом случае, я не хотел наводить вас на невеселые мысли и напоминать о…
— Довольно, — она махнула рукой, обрывая его, — Это уже не имеет значения.
На какое-то время ей даже удалось себя в этом уверить.
Ринриетта сама не знала, отчего остановилась именно под этой вывеской.
Сгущающиеся сумерки несли прохладу — липкую, каледонийскую, норовящую забраться под ткань — и настойчиво гнали домой. Но ноги, как она их ни понукала, отчего-то отказывались ускорить шаг, несмотря на то, что продрогли и ужасно ныли — долгие прогулки по каменным мостовым утомляли куда сильнее, чем прогулки по палубе. Этих прогулок в последнее время было слишком много. Ринриетта целыми днями бродила по городу, уходя из конторы ранним утром и возвращаясь после захода солнца. Она уже знала наизусть каждую улочку Ройал-Оука и каждый его кривой переулок, более того, бывала в местах, о которых иногда не подозревали даже уроженцы острова, но остановиться все не могла. Словно какая-то сила неустанно гнала ее вперед, как ветер гонит невесомую соринку.
Даже отчаянно ноющие ноги не несли ее домой, напротив, выискивали, как удлиннить маршрут, заставляя плутать все новыми и новыми тропами, иногда словно нарочно замедляя шаг. Ринриетта даже не могла на них рассердиться — она сама не хуже ног знала, что ждет ее там, за дверным порогом. Дома. Она даже знала события еще не наступившего вечера, так хорошо, словно бесчисленное множество раз переписывала их в бортовом журнале.
Она снимет отсыревшую за день пелерину и повесит ее возле камина, в котором, разожженное заботливым «Малефаксом», будет тихонько гудеть магическое пламя. Стащит не глядя сапоги с измученных ног — и швырнет их куда-то в сторону. Без аппетита поест, не замечая вкуса и прихлебывая отдающий рыбьим жиром грог. Потом сядет за свой огромный письменный стол, откроет наугад какую-нибудь книгу и будет делать вид, что читает. Но взгляд будет тяжелой сонной рыбиной скользить между строк, не ухватывая смысла, и буквы будут корячиться, словно изъеденные Маревом остовы кораблей, острые и уродливые. Иногда она будет хвататься за писчие принадлежности и порывисто чинить перо, собираясь что-то писать, но желание это угаснет еще до того, как она успеет обронить на бумагу хотя бы каплю чернил. Она будет делать вид, что приводит в порядок дела, но на самом деле лишь перекладывать вещи с места на место. Она будет заставлять «Малефакса» пересказывать новости, не понимая их смысла, и напевать современные формандские арии, не улавливая даже мелодии.