— Разумеется, — продавец коснулся резного флакона с густой полупрозрачной жидкостью, — Позвольте рекомендовать вам «Лаймовые грезы». Возможность пережить самые приятные воспоминание сквозь призму ностальгического упоения, сдобренного легкой цитрусовой ноткой. Три унции всего за десять…
— Нет, — Ринриетта покачала головой, — Это не годится. У вас есть… «Глоток Бездны»?
Лицо продавца сморщилось, словно он сам проглотил лайм.
— Прошу простить, мисс, но вынужден обратить ваше внимание — у нас приличное заведение под королевской лицензией. Мы не продаем нашим покупателям запрещенные зелья.
— Я не знала, что оно запрещено.
Увидев ее смущение, продавец смягчился:
— Возможно, где-то на периферии «Глоток Бездны» еще варят, но на Ройал-Оуке оно уже несколько лет под запретом. Слишком глубокие переживания. Некоторые потом не могут оторваться. Так и плавают в прошлом, как оглушенные рыбы. Если хотите, могу предложить «Ванильную росу» или «Весеннюю пору», тоже очень популярный товар. На китовьем жиру, никаких консервантов, низкий уровень сахара…
— Спасибо, — Ринриетта попыталась улыбнуться ему, — В другой раз непременно. Доброго вам вечера.
— Доброго вечера, мисс.
Несмотря на то, что она провела в лавке всего несколько минут, погода снаружи, кажется, успела испортиться еще больше. С севера, где остров был открыт более всего, налетал пронизывающий сырой ветер, от которого не спасала и пелерина. Он мгновенно выдул из нее то тепло, что еще оставалось, заставил зубы залязгать, сделал кровь в жилах по-рыбьи холодной. Но даже это не заставило ее идти быстрее. Ноги словно врастали в камень на каждом шагу, она сама себе казалась разбитым дряхлым водовозом, барахтающимся на слабом ветру в отчаянной попытке дотянуть до твердой земли.
— Ерунда, — пробормотала она, смахивая злые мелкие слезы, выступившие на глазах от ветра, — Они здесь ничего не понимают в настоящей волшбе. Не чары, а какая-то чертова ярмарка с разноцветными стекляшками. Корди наверняка бы тут не понравилось…
Корди… Имя ведьмы оказалось той искрой, что вспыхнула в ее внутренней крюйт-камере, мгновенно разорвав и уничтожив все те защитные сооружения, что она выстраивала последние недели. Воспоминания хлынули внутрь, бесцеремонно и яростно, как ветер — в свежую, оставленную ядром, пробоину. Ринриетта ощутила, что стремительно теряет высоту, сваливаясь в неконтролируемый штопор.
Ей не требовалось зелье, чтоб вспомнить, как Корди Тоунс по прозвищу Сырная Ведьма беззаботно сидит на фор-марсе и болтает ногами. Как прихорашивается перед зеркалом Габерон, придирчиво проводя по волосам своей любимой щеткой. Как на всякий случай хмурится Тренч, кутающийся в свой дурацкий, из одних дыр состоящий, плащ. Как вздрагивает по привычке Шму, тощая, как мачта, с ее извечными кругами под глазами. Как добродушно гудит Дядюшка Крунч, вперевалку шествующий по палубе…
Ринриетта впилась руками в фонарный стол, чтоб устоять на ногах. Это было хуже, чем падение с высоты в двадцать пять тысяч футов. Это было страшнее сокрушающего пушечного залпа в упор. Ей не нужно было зелье, чтобы вспомнить свою команду. И свой корабль, горящий остов которого на ее глазах уходил в небытие.
Она ощущала себя флюгером, который злой ветер пытается оторвать от земли и забросить на самую верхушку небесного океана. В Ройал-Оуке любили флюгера, здесь они торчали на каждой крыше, иногда даже по нескольку штук, изящные, кованые, демонстрирующие вкус владельца и его достаток. Флюгера в форме рыб всех возможных пород и в форме кораблей. Флюгера-буквы и флюгера-цветы… Когда на остров налетал сильный ветер, все эти флюгера начинали крутиться, отчего над городом плыл тяжелый утробный гул…
«Ты бросила их, — прошептало что-то ядовитое, до поры скрытое холодными и сырыми облаками ее собственных мыслей, — Заплатила их судьбами за собственную выхолощенную мечту. Вот почему ты считала главным преступлением на борту своего корабля предательство. Вот почему так щепетильно относилась к пиратской чести. Ты просто пыталась спрятать в дальнем углу собственного рундука то, в чем боялась признаться самой себе…»
Где-то в глубине души невидимый гомункул отсчитывал высоту.
Двадцать тысяч футов.
Пятнадцать тысяч футов.
Приготовиться к спуску шлюпок.
Ринриетта попыталась глубоко вздохнуть, но задохнулась — так бывает, когда ветер хлещет прямо в лицо.
«В тот миг, когда это стало возможно, ты сама предала свою команду. Всех вместе и каждого в отдельности. Не раздумывая. Не колеблясь. Попросту сбросила, как сбрасывают балласт. Вот почему награда саднит твою совесть, как засевшая под кожей картечина. Вот почему бередит, не давая покоя. Это награда предателя».