- Да, отец. Страшен смысл слов твоих...
- Не слабей верой! Пути Провидения неисповедимы...
- Знаю... Но... Если по воле Провидения я здесь... сквозь века перенесенный...
Старик нетерпеливо пошевелился.
- Слушай, что я тебе скажу: множество плевелу уже с твоего времени на Земле истреблено, и боюсь, да, боюсь я, чтобы, отыскивая его, ты хорошего зерна не растоптал.
- Уж не осмеливаешься ли ты утверждать, что мир этот может бога радовать?
- Думаю, сын мой, больше, чем тот, из которого ты пришел!
- Это ложь! - возмущенно воскликнул инквизитор. - Открой шире глаза и узришь! Этот мир не может быть господу нашему мил! Люди не бога ищут, а лишь удовольствий земных! Не Истины, а лишь ее отрицания! Им кажется, что они мудрее, чем сам бог! О наивные! Им кажется, что они овладевают природой, а не видят они, что это только дьявольское наваждение и миражи! Неужели ты не понимаешь, отец мой? Дошло до того, что никто на земле этой, даже сам отец святой, не может шага сделать без помощи дьявольских сил! Ни утолить жажды и голода, ни укрыть тела своего, ни спрятать главы своей пред тьмой ночи! Даже я, хоть глаза мои открыты и вижу зло, вынужден был воспользоваться помощью этих темных сил, чтобы добраться сюда, в Петрову столицу.
Старик отрицательно покачал головой.
- Ошибаешься, сын мой. Это не дьявольское дело. Это создал человек своим трудом и выносливостью. И бог благословил его.
- И ты можешь так говорить! Нет, я лучше тебя знаю!
- Гордыня говорит в тебе, сын мой. Гордыня и незнание.
Мюнх занес было руку, чтобы ударить старика, но опамятовался. Опустил покорно голову.
- Благодарю тебя, господи, за то, что ты уберег меня от греха. Я прах только и слизень. Но если господь наш пожелает... Отец! Не гордыня это! Нет! Ты не знаешь, что я пережил... Пучина чистилища - ничто! Хоть и там дано мне было пребывать. Тут, на Земле, начинается испытание! Труднее всего побороть самого себя... Ущербный дух свой и грешное тело. Знаешь ли ты, отец мой, что прежде, чем у меня открылись глаза, стоял я на краю пропасти адской?
- Сын мой. Откройся мне.
- Страшный грех лежит на моей душе. Каким покаянием могу я смыть его? Заслужил ли я прощения?
- Знаю, жизнь твоя не была легкой. На ней кровь и огонь... Но это прошло и не вернется. Да и не ты был виновен в этом...
- Не то, отец... Я согрешил... слабостью. Разве можно меня оправдать? Я не хотел знать Истины. Не хотел помнить, что совершенство тела редко идет в паре с совершенством души. Отец мой! Я любил ее как святую! Я целовал край ее одежды... Неужели я был так слеп? Сатана мог ослепить меня только потому, что я сам дал согласие.
- О чем ты? Я не понимаю.
- Я любил... ведьму! Бог простит меня?
- И поэтому ты убежал?
- Нет, отец, я не убежал. Я знаю, что обязан... спасти ее душу. Хотя бы и против ее воли... В ущерб ее телу!
Старик встал.
- Ты думаешь, бог ликовал, видя пылающие костры? - бросил он саркастически. - Думаешь, во имя его следует нарушать пятую заповедь?
Мюнх на мгновение опешил.
- Бог страдает, теряя душу человека. Тело же смертно и слабо... Не о нем следует печься... Наша цель - спасение души! Скажи, отец мой, что стало с церковью? Где ее сила и непреклонность в служении делу божьему? Растут ли ряды борющихся?
- Не в числе суть...
- Так каков же, по-твоему, смысл существования церкви?
- Помогать людям творить добро.
Модест изумленно смотрел в лицо старцу.
- И это говоришь ты?! И ты... тоже? То же самое... То же самое... Неужели ты слеп? Или продал свою душу? А может, ты скажешь, как тот лживый исповедник, что никогда не было и нет продавшихся дьяволу еретиков и ведьм? Что времена, когда церковь наша в полной славе и силе преследовала ересь и громила дьявола, это времена упадка?
- Пятая заповедь, сын мой! Даже во имя господне не следует ее нарушать!
- Значит, ты утверждаешь, что отцы святых соборов, покровитель ордена нашего святой Доминик, Верховная Конгрегация... - он осекся, пораженный собственной мыслью.
- Не нам их сегодня судить... - сказал старец, задумчиво глядя на огонек лампады.
Воцарилось молчание. Инквизитор неподвижно стоял, упорно глядя в лицо пожилого человека, словно ожидая продолжения. Его губы беззвучно шевелились, и вдруг с них сорвалось только три слова, три слова, полных отчаяния и ужаса:
- Кто ты?! Скажи!
На губах старца появилась загадочная улыбка.
- Кто я? Ну, а как ты думаешь, сын мой? - ободряюще спросил он.
Глаза Мюнха расширились, в них появилось изумление. Он резко отскочил от старца, заслоняя руками лицо, а с губ его слетел хриплый вопль, отразившийся глухим эхом от стен и потолка часовни:
- Прочь! Прочь, сатана!!! Изыди!
Зажглись все лампы. Из ризницы выскочило несколько мужчин в сутанах. Двое подбежали к Модесту, пытаясь схватить его, третий подскочил к старцу.
- Ваше Святейшество! Он ничего не сделал с вами?
Старец стоял, опираясь спиной о колонну. Его бледное лицо внешне оставалось спокойным. Только рука, нервно сжавшая поручень кресла, говорила о том, что он пережал минуту назад.
- Я предупреждал Ваше Святейшество, что это сумасшедший! Хорошо что мы успели...
Старец поднял руку и с трудом проглотил комок.
- Ничего... Ничего страшного, - сказал он тихо. - Отпустите его! приказал он священникам, державшим инквизитора за руки.
Мюнх стоял, словно окаменев, даже не пытаясь сопротивляться.
- Уже светает, - сказал старец, глядя в окно. - Пора на мессу. Пойдемте. И ты с нами, сын мой, - обратился он к Модесту.
Тот полубессознательно посмотрел на папу и вдруг, словно получив страшный удар, подскочил к двери, пинком распахнул ее и выскочил из часовни.
Он бежал все быстрее. Только бы подальше, только бы быстрее... Отзвуки ударов ботинок о паркет отдавались многократным эхом в пустых залах и коридорах, наполняя сердце страхом. Ему казалось, что его пытаются схватить тысячи рук... Они все ближе... ближе...
Наконец он выбрался на площадь. Из последних сил пробежал еще несколько десятков метров и упал у основания египетского обелиска, на вершине которого воинствующая церковь много веков назад поместила свой победный знак.
Он долго лежал без чувств. Солнце уже позолотило ватиканские холмы, когда он очнулся и осторожно поднял голову. В глубине, за фасадом гигантской церкви горел купол Базилики Святого Петра.
Чья-то рука коснулась его плеча. Он повернул голову и замер.
Рядом, на мраморной плите, сидела Кама.
- Ты пришла? Ты пришла за мной? - прошептал он.
- Да. Я прилетела за тобой.
Он промолчал. Нервно сжал веки, чувствуя, как кровь пульсирует в висках.
Он знал, что ему уже не освободиться. Разве что...
13
Профак Гарда положил свою широкую ладонь на руку Камы и тепло, по-отцовски пожал ее.
- Не унывай, девочка! - сказал он сердечно. - Ты сделала все, что могла.
Она смущенно взглянула на ученого.
- Если бы я была уверена...
- А чего ты еще хочешь? Будь он моложе или обладай природными способностями, может быть, существовал бы какой-то шанс... Впрочем, трудность не только в том, что его сознание тридцать с лишним лет оставалось в узком, замкнутом кругу мистических понятий и схем. Мы не требуем от него чего-то сверхъестественного. Вполне достаточно было бы йоты критичности, тогда адаптация была бы лишь вопросом времени.