– Хотим, – объясняют ему, – узнать, как ты отсюда уезжал.
– Очень просто, – отвечает Колька, – получил расчетик, купил билетик – и на чугуночку.
– А какой дорогой шел на вокзал и с кем?
– С Петькой Гилевым чуть к поезду не опоздали, – рассказывает. – Пришлось бегом да проулками, чтобы покороче.
Все расписал, как будто перед ним схема Никишина лежала. Только ливерные пирожки из станционного буфета плохим словом вспомнил: старые, видимо, попали, потому что в поезде животом маялся… Спросили, знает ли, где сейчас дружок его, Петька Гилев, живет, Ответил тоже обстоятельно: расстались в Свердловске. Петька, говорит, уехал в Оренбургскую область, в какой-то глухой район к старшей сестре новую жизнь начинать. Как вскоре выяснилось, не обманул Колька следователей.
Тогда предъявили ему обвинение, свидетелей представили. От обвинения он не совсем скромно отказался, свидетелей послал ко всем чертям, хотя не без удивления признал, что их показания во всем чистая правда, О попытке к грабежу, да еще с оружием, говорить вообще не пожелал.
Пришлось вести его в червяковский переулок,
– Был здесь? – спрашивают,
– Был, – говорит.
– Бежал на дорогу отсюда?
– Точно.
– А в этот дом с Петькой лазили?
– Да вы что, – спрашивает сам, – опухли?
– Чем докажешь, что не лазили?
– Ничем, – отвечает. – Вы и доказывайте, если делать нечего, а мне, – объясняет, – нервы надо беречь: шесть лет за решеткой впереди…
Бились с ним две недели, а толку никакого. Из Оренбурга сообщили, что и Петька Гилев измотал тамошнюю милицию до посинения. Как сговорились с Колькой: слово в слово кладут…
Вот тогда-то и послали в Зайково Лисянского, старшего оперуполномоченного уголовного розыска области. Того самого, который позднее стал начальником отдела БХСС Свердловска и участвовал в расследовании дела Хоминой с лотерейными билетами.
Поехал, значит, Лисянский в Зайково. И пропал. Дней через пять нашли его там по телефону. Спрашивают об успехах. А он отвечает:
– Успехов нет.
– В чем загвоздка? – интересуются.
– Изучаю, – докладывает. – Дело-то старое, дайте еще дня три-четыре…
Дали. Дождались: сам позвонил. Сразу спросили:
– Разобрался?
– Как вам сказать? – отвечает.
– Не тяни душу! – посоветовали.
– Отправляйте, – говорит, – Кольку Ширяева туда, откуда привезли. И в Оренбург звоните, дайте отбой насчет Петьки Гилева. Не причастны они.
…На другой день Лисянский появился в управлении. Сразу отправился в научно-технический отдел к Сутыркину. Потом заходит к себе, зовет всех к столу и выкладывает патрон от пистолета «ТТ». Спрашивает не без ехидства:
– Какой это патрон?
– Для «ТТ» годится, – отвечают хором. – К автомату тоже подходит,
– Молодцы, – хвалит. Опять лезет в карман, достает пулю: – А пуля от какого патрона? Посмотрите внимательнее, не торопитесь.
Посмотрели, повертели, ответили:
– От револьвера… системы «наган».
– Академики! – возносит всех и продолжает: – Теперь скажите: можно ли из «ТТ» выстрелить этой пулей?
– Издеваешься? – хотят устыдить его.
А с него вся веселость слезла, как и не бывало ее.
– Так вот, братцы… В огороде Червякова нашли этот патрон от «ТТ» с осечкой. А нога его жены пробита вот этой пулей. Червяков в своих показаниях категорически заявляет, что слышал осечку. И это можно объяснить вот этим патроном, потому что «ТТ» с выбрасывателем. Стреляной же гильзы, которая должна была бы валяться там, не нашли. Скорее всего ее и не было. Не кажется ли вам после всего этого, что стрелял не «ТТ», а наган? Тогда можно понять, почему и гильза исчезла. Она осталась в барабане, насколько я догадлив…
– Может быть, у Ширяева наган и был? – предположил сразу кто-то.
– В таком случае объясните, откуда появился патрон от «ТТ» с пробитым пистоном?.. Посмотрите на него: чистенький, свеженький и сейчас, через полтора года после всей этой кутерьмы. Он не пролежал в земле и недели. Не появился ли он на огороде в ту же ночь?
– Ты прав, Но получается ерунда, задача со сплошными неизвестными.
– К сожалению.
– Послушайте, товарищи! А вдруг там было два ствола?!
– Не исключено, – согласился Лисянский.
– И что ты намерен делать?
– Возвращаюсь в Красногвардейск…
8
Возвращаясь в Красногвардейск, Евгений Константинович Лисянский не только не имел определенного плана оперативных мероприятий, но и не знал, с чего начнет вторичное расследование этого старого дела.
Допотопный, полуосвещенный вагон тавдинского поезда часто вздрагивал на стыках рельсов, уныло скрипел на кривых и на подходах к станциям. Положив под голову мягкий спортивный чемоданчик, Евгений Константинович лежал на второй полке. Завтра его ждало напряженное рабочее утро. Но ночь не обещала сна: слишком загадочным представлялось все, что произошло в Красногвардейске почти два года назад.
Еще на прошлой неделе, во время первого приезда в Зайково и знакомства с делом, ему, давно не новичку в уголовном розыске, не понравилась та поспешность, с которой когда-то сделал свои выводы Никишин. А после встречи с рассудительным и обстоятельным Ефимом Афанасьевым, выяснив, что Никишин, по сути дела, решал все единолично, Лисянский усомнился в категоричности его выводов вообще. Поэтому-то он и не торопился докладывать в управление.
Евгений Константинович сразу понял тогда, почему зайковские дознаватели безуспешно топтались возле Николая Ширяева, который отказывался признать свою вину. Против него свидетельствовали обстоятельства, связанные с отъездом из Красногвардейска. И свидетели, установленные в то время Никишиным, подтверждали только эти обстоятельства, а не само преступление, которое сейчас приписывали Ширяеву.
Да, Ширяева видели с Гилевым, торопившихся около полуночи на вокзал, к поезду. Больше того – теперь имелось подтверждение и самого Ширяева, что он бежал на дорогу к вокзалу по тому проулку, на который выходил огород усадьбы Червякова.
И это все, если не считать дурной славы подозреваемых, которую к делу не пришьешь.
О самом же преступлении не было ни одного, даже косвенного свидетельства. И Евгений Константинович не мог не оценить осторожности Ефима Афанасьева.
– От таких людишек всего ждать можно, – говорил он, но дальше этого в своих выводах не шел.
Целый день убил тогда Лисянский на изучение протоколов допросов. Все в них притиралось одно к другому, как по заказу, если не считать некоторых пробелов. Казалось странным все-таки, что никто из близких соседей Червяковых не слышал выстрела, хотя ночью он значительно громче, чем днем.
Несколько смущало и то, что Червяков не назвал ни одной характерной приметы во внешности парня, пытавшегося проникнуть в его дом через окно. В протоколе на этот счет имелось подробное объяснение, что преступников нельзя было разглядеть на далеком расстоянии, то есть в тот момент, когда они выбегали из темного переулка на освещенную дорогу. Но ведь одного-то, которого Червяков видел в четырех-пяти шагах от себя, в распахнутом окне, можно было хоть как-то запомнить!..
Нет, протоколы допросов свидетелей Лисянского не устраивали.
Тогда он занялся Николаем Ширяевым сам. Разговаривал с ним без всякого официального предупреждения об ответственности за ложные показания, с которого начинают допрос.
– Когда в последний раз был в поселке до отъезда? – спросил Ширяева.
– Месяца за два, – ответил тот.