Но уже успела подумать, что всё, решилась моя проблема в лице обаятельного и до дрожи привлекательного стервеца. Нет тела — нет и дела до соблазна. И не нужно больше опасаться за стабильность моего одиночества. Но несмотря на свою внешнюю холодность и отрешённость, я скучала. От каждого звонка в дверь сердце замирало, а после заходилось в бешеном ритме. Но ведь и это бы прошло рано или поздно.
А сейчас слышу его глубокий, бархатный голос чуть с ленцой, вижу пронзительные усталые серые глаза, слегка насмешливо изогнутые красивые губы, могучую, сильную, подтянутую фигуру и понимаю, что мне его очень не хватало.
Настолько, что именно десять минут назад я стала вновь чувствовать огромный спектр эмоций. Стала вновь жить, а не существовать.
Радость, волнение, злость, ликование, трепет, возмущение, негодование, желание. Всё смешалось внутри.
Так уж вышло, что именно он научил меня жить после стольких лет принудительно-добровольного отрешения от обычных человеческих чувств.
Но и это скоро перегорит… А что останется после? Надеюсь, не пепел…
— На кладбище, — тихо и твёрдо ответила я, разливая заваренный зелёный чай по чашкам.
— На кладбище… — задумчиво повторил Глеб. — И что ты там делала?
— А что люди делают на кладбище? — окрысилась я.
— Вообще, по-разному бывает, — сказал он. И не дождавшись моего ответа, добавил: — Ладно. Но почему ночью?
— Да не ночью. Я просто немного задержалась.
— Дана, пойми меня правильно и не бери мои слова сразу в штыки. Но мне кажется, что у тебя явные психологические расстройства. Может, мы…
— Это для тебя они расстройства, — зло бросила, перебив его заботливый бред. — А для меня — радости.
— Твои радости могут вылезти тебе боком. Почему ты постоянно ходишь по краю? — снова перешёл на эмоции Глеб.
— Я не хожу, я там живу, — тихо ответила я. Больше для себя, чем для него. Не знаю, услышал ли он меня.
— Как ты не понимаешь, что ночью на кладбище может быть опасно? Почему нельзя было туда отправиться днём, если тебе так приспичило?
— Опасно? Усопшие ещё никому не причинили вреда, в отличие от живых.
— Господи, Дана, я же не об этом! Клубы, бешеная езда, заброшенные заводы, криминал, ночные лесные парки, а теперь ещё и полуночные кладбища. Я ничего не забыл? Тебе не кажется, что перебор?
— Какой криминал? — порядочно напряглась я.
— Гириев твой сплошной криминал! — проорал он.
— А-а-а, — ответила я и облегчённо выдохнула.
— То есть ты не отрицаешь, что он твой? — недобро сощурившись, он подошёл к столу и встал напротив меня, вцепившись в меня взглядом.
— Ну, мой так мой, — ответила я и села за стол. Пододвинула его чашку к нему, открыто рассматривая злющего Глеба.
Чуть помятый, тёмно-синий, деловой костюм и голубая рубашка ему очень шли. Подчёркивали всё, что нужно и скрывали всё, что дорисовывало безумно разыгравшееся воображение.
— Выпьешь чаю? Он с добавлением липы. Успокаивает, — кивнув на его чашку, я взяла свою и отпила душистую горячую жидкость.
— Ты с ним встречалась, пока меня не было?
— Нет.
— Ты же с ним работаешь? — недоверчиво поинтересовался он.
— Я такого не говорила. Я сказала, что ему нужна была моя точка зрения на его напряжённую ситуацию.
— И? — грозно вопросил разозлившийся медведь.
— Что «и»? — к его сожалению, мне уже трудно было остановиться. Я так тосковала по его эмоциям, что сейчас просто кайфовала.
— Что там сейчас с его вопросом? — с трудом ответил Глеб. Подозреваю, что его выдержка уже изрядно потрепалась и скоро лопнет.
— О-о, ну, вопрос решён, и ситуация более или менее смягчилась. Не без моей лёгкой руки, конечно, но зато для всех без особых потерь.
«О господи!» — чуть не вырвалось у меня вслух, как только я оторвала взгляд от чая и переместила его на… разъярённого медведя. Глеб стоял в полутора метрах от меня, тяжело дышал и еле сдерживался. Его глаза едва кровью не налились.
Кажется, перестаралась.
Я даже испугалась. Дыхание невольно спёрло где-то в районе трахеи, а живот, вопреки всем сигналам опасности, накрыло приятной волной тянущей боли. Усилием воли заставила себя сидеть на месте и не спеша пить успокаивающий чай.