— Щенок по прозвищу Гвоздик. Мое имя Зиэль. Его — Лин. Покажи, Лин.
— …Если какой следок хотя бы за одним из вас, защищать и покрывать не стану, мзда не за это дадена.
— Остановимся в «Самородке», я там всегда останавливаюсь, когда заезжаю в сей вертоград…
— «Самородок»… Это у нас, на правом берегу? Пометил. Надолго ли?
— Суток на трое, как гульба пойдет…
— Не увлекайся, не на войне. Откуда явился? С запада, небось?
— Точно так, с Заградных гор.
— Знаю, слышал, замирение там. Вот только надолго ли?
— Угу. Давай писульку, и мы пошли.
— Отстал от жизни, ратник, писульки отменены три года уж как. Вот тебе пайза медная, одна вам на двоих. Потеряешь — по пьяному ли делу, в сортир ли упадет — дорого тебе встанет, не теряй. Читать умеешь?
— Да. — Повытчик поставил на место колоколец и положил обе ладони на стол, в знак того, что время аудиенции исчерпано для Зиэля и его спутника. — Вот и прочти, что там написано: «Пайза охранная». А на другой стороне «Большой Шихан». Пойдешь из города когда — на выходе стражникам отдашь. Ступай же. Пусть этот… столяр Шухач из Дубравок… вернется, скажи там…
Как ни странно — обратный путь сквозь толпу получился гораздо легче: ругань и угрозы в их адрес потеряли пыл, а кое-кто даже пытался на ходу задать Зиэлю вопрос о положении на границах…
— Все нормально там… Все путем… Не спим.
Двое стражников возле управы, на попечение которых Зиэль оставил Сивку, с преувеличенной горячностью стали жаловаться воину на буйный и неуправляемый нрав коня, а тот и не думал оправдываться: фыркал потихонечку да ушами тряс, отгоняя надоедливого слепня, стоял смирно, даже копытом в брусчатку не бил.
— Врете, врете, сопляки безусые! Попадись вы ему в атаке — одним ударом одного копыта разнесет он в брызги обе ваши тупые головы, а в мирное время он смирен… Слышишь, Сивый, что на тебя тыловики наговаривают?
Конь охотно заржал в ответ, ему было скучно стоять у коновязи без дела и без единой травинки в пределах досягаемости…
— По сумкам не лазили?
— Обижаешь, мы — при исполнении. — Стражники не врали: подработать, как они подработали, охраняя движимое имущество приезжего, это никому не возбраняется, это не есть нарушение присяги, если, конечно, не в ущерб службе, но среди бела дня, на глазах у людей забраться в чужое — казнят и пообедать не успеешь!
— Верю. Что честный человек обязательно приобретает на войне или просто взяв в руки оружие во славу Отечества, — так это благородство, в деяниях и помыслах. На! Тебе кругель и тебе точно такой же, чистое серебро. Не ущемил?
По тому, как переглянулись и расплылись в улыбках оба стражника, было очевидно: нет, не ущемил их интересы Зиэль, вознаградил даже куда более щедро, нежели они надеялись вытянуть из него жалобами на норов коня.
И опять они в седле, Зиэль впереди, Лин с Гвоздиком за спиной, на специально пристроенном заседле. Солнышко в самом разгаре, из придорожных канав потянуло нечистотами, но — не сказать чтобы очень уж воняло…
— Дождей давно не было, вот и смердит. За каждым гадящим прохожим не усмотришь ведь, особенно ночами. Дожди пройдут, в канавы стекут — и по ним все в реку уйдет. Завтра в гладиаторскую пойдем, а сегодня — отдых!
Лин в который раз уже удивился, как ловко угадывает Зиэль направление его мыслей, сам-то он только Гвоздика хорошо чуял… А Гвоздик — его, Лина, преотлично без слов понимает: зачесалась нога от Гвоздиковых коготков — тот чик! — и втянул их в лапки, даром что спит, прижавшись к груди своего хозяина и друга…
Вроде бы вонь усилилась, запахло и водой… Трактир «Самородок» стоял почти на берегу реки со смешным названием «Удачка»… О, это, конечно, не чета захолустному «Побережью»! Оба этажа высоченные, сам домина разлегся в глубине двора, вдоль улицы — длинный!
— Да, локтей на шестьдесят вытянулся, процветают. — Это опять Зиэль мысли прочитал.
Огроменные дубовые ворота — видно, что всегда настежь на постоялом дворе, и днем, и ночью, чуть ли ни в землю вросли нижними краями. Лин хотел было спросить — зачем тогда нужны они, да сам вовремя догадался: на случай смуты, либо войны… Миновали ворота.
Вывеска медная, на ней картинка в красках: растопыренный кулак, а в кулаке желтый камень, а от камня желтые полоски во все стороны — лучи! Красиво-то как!.. Коновязь длинная, вдоль нее лошади стоят привязаны… Лин посчитал — как пальцев на руке, и еще одна. И это без тех, что в конюшне — они там вон как ржут, самих не видно, а слышно далеко… Это даже и не трактир, настоящий городской постоялый двор. Но и трактир в нем конечно же есть: над вывеской и над дверью, и над окнами — за наличники воткнуты — сосновые ветки, знак того, что в трактире разрешено подавать не только обычное вино, а и специально выпаренное, очень крепкое… Мусиль тоже такое гнал и сбывал, но исподтишка, у него на это не было разрешения. Узнали бы — казнить не казнили — но выпороли бы с пристрастием, месяц бы с постели не встал. И трактир бы отняли, если бы наказание его не вразумило, и он еще бы раз попался. Мусиль так и говорил: до первого попадания порискую… Как они там сейчас?
Попробовали бы грабители, о которых Зиэль рассказывал, сюда напасть! Тут и среди постояльцев вооруженных людей полно, и трактирщик — в открытое окно видать — здоровенный детина, и слуги как на подбор — крепкие, мордастые!
— Хозяин! Будь я проклят еще четыре раза! Хозяин!.. – Зиэль крикнул так громко и яростно, что трактирщик выскочил из трактира на улицу — как был — в фартуке, с разделочным ножом в руке.
— Чего орете-то господин! Какого бога!.. Что, кроме меня некому… А.. а… Господин… э-э… Зиэль! Господин Зиэль! Радость-то какая! А я думаю, что там за князь разорался!.. Ха! Будь я и сам проклят! Милости прошу! Иных гостей годами ждешь! К нам?..
— Суток на трое, развеяться. Комнату мне, мою.
Трактирщик сунул нож за пояс, развел руки и резво поклонился.
— Будет сделано! Так… это какую… Над сенником, в правом крыле? «Графскую»? Видите, я помню!
— Свободна она?
— Да, мой господин Зиэль! А была бы и занята, для такого-то гостя…
— Люблю, когда в комнате пахнет сеном, а не дерьмом и перегаром. Седло и сумки — в комнату. Умыться, мне и парнишке. Пришли служанку за шмотками, чтобы постирала, почистила, когда переоденемся. Сивку особо не томи голодом, но и не закармливай, он сегодня не перетрудился. Держи червонец: разменяй его и тут же начинай тратить, чтобы с первого шага моя компания нужды ни в чем не знала.