Хозяин трактира, преувеличенно почтительно примостившийся на табуретке напротив Лина, поведал, что они с женой купили трактир четыре года назад, а прежний хозяин – «да, точно, кругленький такой, с лысиной...» – ушел в город, вместе со стариком, его родственником. И еще он сообщил, что никакой такой старухи служанки не было, и что глухонемого слугу задавило кипарисом позапрошлой осенью... «Во-он там, за дорогой...»
Вот оно что...
– Наверное... Видать, те, кто мне рассказывал – давно здесь гостили, при прежнем трактирщике еще. Как нафы, не беспокоят?
– Нафы??? В наших краях о них и не слыхивали никогда. Я вас уверяю! Но колодцы чистые, вода свежая. Значит, живут как-то.
Нет, по-другому представлял Лин свою побывку здесь, в трактире «Побережье»... Куда теперь подарки девать? Луню – новый нож на кухню, Мошке – мягкий кожаный кошелек с серебряной мелочью, Уму – шапку... А Мусилю – нарочно ничего! Обойдется! Вернее, обошелся бы без подарка... теперь уж так придется раздать, кому ни попадя, не с собой же обратно везти...
– Уберите эту дрянь, не могу ее пить больше. Я воду спрашивал. Вода у вас тоже теплая?
Хозяин заверил, что вода у него чистая и холодная и что он именно для молодого господина поставил дополнительный запасец на ледник... А к завтрему и молоко подкиснет свежее, неиспорченное.
– Хорошо. Так где утка-то?
– Готовится. Уже готовится, но надобно время, чтобы она потомилась и дошла до полного своего вкуса... Может, изволите пока прилечь, комната прибрана? А... песик... с вами будет ночевать или на дворе? Я к чему, мало ли, во дворе по ночному делу кто из слуг, или мы с женой...
– У меня в комнате будет ночевать, только он не песик, а охи-охи.
– Да уж видно... Ох, и красавец! И жрет, небось, много?
– Меньше, чем тургун. Я пойду пока на бережок, там на песочке посижу.
Хозяин охотно захехекал шутке нового приезжего – сразу видно по манере держаться, что из переодетых благородных, наверняка на свидание ездил с какой-нибудь... Из молодых, да ранний. Но только с этаким-то чудищем у стремени разве укроешься от глаз людских? Выследят все кому ни лень, и собственные родители, и родственники его дамы... Но это их дела, господские, простым людям неинтересные, не нужные.
– Так я вам креслице и зонтик сейчас переставлю. А откуда вы знаете, что в той стороне песчаный, а не каменный бережок?
– Догадался. Переставляй, а я пока в конюшню загляну, как там Черника моя устроена?
Хозяин убежал с нетронутой кружкой вина в руках: вино обратно в кувшин, а счет за него – в общий счет, так уж полагается у рачительных хозяев.
Доспехи у Лина надежные, но простенькие: кожаная сплошная рубашка с широким воротом, с вшитыми в нее металлическими бляхами, легкий шлем, который прямо на шапку надевается. Боевой стрелы, секиры и меча такой не отразит, но случайный удар по голове – смягчит, а то и вовсе погасит. Легкий походный лук, небольшая секира... Все для необременительного и относительно безопасного путешествия, но вот меч – настоящий, полновесный, подобранный Лину по руке. Этим мечом Лин с одинаковой ловкостью разрубает летящий дубовый лист и пополам перерубает тушку небольшого оленя. Нет. То есть, да: пояс с ножами он на себе оставит, а вся остальная сбруя пусть в комнате лежит: мирное же время, посреди Империи, забияк поблизости не видать, обе пары постояльцев – люди скромные и пожилые... Что же он будет как вьючный мул железо туда-сюда таскать?
– Все, Гвоздишка, устроились, вот теперь можно к морю! Шагом, а не прыжками, шагом!
Очень тепло на берегу, даже легкое марево струится от песка, но все-таки не знойно, это еще не лето в разгаре. Холодна, небось, водица морская для изнеженных местных жителей, но Лин пришел с дремучих югов, где все зиму лед по воде, где сугробы выше дома вырастают... ненадолго, правда... Конечно, он искупается, он не трус, а суровый и закаленный воин. Голышом, кого стесняться?
Сказано – сделано: Лин проворно забежал в воду по плечи и окунулся, смыл с себя страх перед холодом... Ффуу-ух! Хорошо! Теперь можно и поплавать! Гвоздик, осторожнее...
Но Гвоздик, вопреки опасениям Лина, не собирался давиться соленой влагой – только раз принял ее на язык и захлопнул пасть понадежнее. И маленькая голова на конце хвоста словно всегда знала, что делать: роток на замок, глаза прижмурены! Гвоздик великолепный пловец и ныряльщик, и соленая вода ничуть его не смутила.
Радость – это радость, но и осторожность никто не отменял: Лин поплавал вдоль берега, на глубину уплывать не собираясь, мало ли... И все, и на берег, греться под солнышком, потом еще искупается. Да, вода, попавшая в рот и в нос – именно та самая вода, которую он запомнил с детства, океан – единственный на свете не изменился за эти бесконечные пять лет... Ого!.. Только что Лин подумал об акулах – как вот она, припожаловала, плавник меж волн движется. Далекий, детский страх выпрыгнул из сердца, ледяным холодом сковал челюсти, непреодолимо хотелось отвернуться, чтобы не видеть в волнах зловещий черный треугольник... И к берегу-то как близко... Лин попробовал вытираться дальше, как ни в чем не бывало. Ничего, ничего, акула на песок не полезет... Незачем бояться... Гвоздик!!!
Оказалось, все-таки, что и у охи-охи память долгая, не хуже, чем у людей: Гвоздик сначала прыгнул, а коротко взревел уже в полете. Четырнадцать локтей расстояния преодолел он в чудовищном прыжке и упал прямо на акулью спину. Взметнулся столб белых брызг, и вода забурлила, все в кровавых лентах... Сказано ведь старшими: душа воина в мече его, в секире его, в доблести его, в умении побеждать! Но одной доблести мало против акулы или волка, оружие надобно... А оружие в комнате лежит, ибо Лину лениво показалось – на себе таскать... ну а как же: наставник Снег далеко, Зиэль еще дальше, некому спрос предъявить, за лень и глупость...
Лин метнулся к одежде, выхватил швыряльные ножи с пояса, совершенно бестолковые здесь, и с ними наперевес бросился в воду: пусть он сам погибнет, за оплошность свою, но Гвоздика в беде не бросит... И уже по пояс в воду забежал Лин, но прямо перед ним, в трех локтях, вынырнула оскаленная морда Гвоздика... и опять нырнула, и опять вынырнула, но уже вплотную. Когтистые лапы с размаху упали на плечи юноше, однако даже царапинки не оставили – успели втянуться когти. А язык – наоборот – выскочил из-за зубов и словно мокрым шершавым блином по щеке!
– Гвоздик! – Лин попытался заглянуть туда, за спину охи-охи... Ничего не видно, только язык по глазам шлепает... И не отмахнуться, с ножами-то в руках. – Гвоздик! На берег, скорее, скорее...
Гвоздик не против и на берег... Отсюда уже, с берега, взобравшись на прибрежный валун, чтобы четче видеть, рассмотрел Лин, что на прибрежном дне, в кровавой мути вяло шевелится истерзанное тело огромной рыбины... Если с поправкой на искажения в воде... локтей под десять длиною.
– Стоять!
На этот раз Гвоздик безошибочно прочуял всю мощь того, что творится в душе хозяина и ослушаться не посмел, хотя ему очень хотелось нырнуть за добычей и вытащить ее на берег. Ох, и глупый был враг!.. Но силищи невероятной...
– Ну, дурачок ты у меня, дурачок... Неужели ты думаешь этакую тушу на берег вытянуть?
Да, именно это и думал Гвоздик. Чего тут сложного: уперся во все четыре, прикусил покрепче – и тащи!
– Угу. Ты бы еще медведя за собой волок... Утонешь по уши, таскавши – не в воде, так в песке. Эта акула, чтобы ты знал, ничуть не меньше медведя весит, просто она в воде легче кажется. Все, уходим, Гвоздик, не могу на это смотреть. Уходим!
Море – это море. Пока ты в воде невредим бултыхаешься и сохраняешь при этом осторожность – оно ласковое, оно тебе друг. Но ты поранься, да еще испугайся при этом, покричи, побей руками и ногами по прозрачным волнам... Съедят без промедления. Наверняка в этой мути мелкие хищные рыбы уже клюют поверженного великана, а немного погодя и другие подтянутся, покрупнее. Вон треугольник... и еще один...