— Ничего я не таращился.
— Хорошо, ты смотрел.
— Да, я смотрел, но ты ни разу не взглянула в мою сторону, поэтому не могла ничего заметить.
— Наоборот, я внимательно наблюдала за тобой. Как, разве ты не знаешь, что у женщин развито периферийное зрение? Так вот, говорю тебе, женщина не обязательно должна заглядывать всем в глаза, чтобы видеть все, что ей нужно. Например, когда женщина идет по вагону метро, мужчины поворачивают на нее свои головы, оглядывают сначала спереди, потом сзади. Это так смешно! Мне часто кажется, что меня в метро все время раздевают взглядом… А женщина краем глаза видит мужчин и других женщин, этого ей вполне достаточно… Не хочешь зайти со мной в «Макдональдс»?
Смущенный и взбудораженный, я последовал за ней.
— Итак, — сказала она, когда мы, взяв по биг-маку и по стаканчику «кока-колы», уселись за свободный столик, — итак, расскажи о себе. Ведь я знаю только твое имя, а этого, извини, недостаточно.
Что я мог сообщить ей? Я пристально глядел на нее, когда она отводила свой взгляд, и представлял лежащей на белой простыне с раздвинутыми ногами. Представлял себе ее волосы рассыпанными на подушке, воображал ее изгибающуюся спину… Я рассказывал ей о своей семье, о Новосельцеве, где в детстве обычно проводил лето, о немногочисленных знакомых, а между тем хотел поведать о Маше, о Крымском мосте и Нескучном саде, о том, как ноет у меня в паху, и о том еще, что она мне чертовски, да, просто дьявольски нравится.
В ответ она рассказала свою историю.
Наина была родом из небольшого городка на границе Московской области, Протвино. Ее родители имели какое-то отношение к научным разработкам. Все детство она провела почти безвыездно на берегу Оки, училась в школе, и там познакомилась с будущим мужем — да-да, она уже успела до института выйти замуж! И развестись. Более того, в девятнадцать лет у нее был полуторагодовалый ребенок.
Наличие ребенка, признаюсь, озадачило меня. Но он далеко, с ее мамой, а Наина сидит здесь, со мной, напротив меня, такая молодая и уже такая опытная, — именно то, что мне надо, достаточно только протянуть руку и взять.
О существовании Литературного института она, как и большинство первокурсников, узнала совсем недавно. Были у нее к этому времени какие-то рассказы, написанные в старших классах школы. Так почему бы не попытаться поступить? Институт все-таки, высшее образование. Москва, в конце концов.
На город быстро наваливался еще по-летнему душный вечер. Наина сказала, что живет далеко, в общежитии МГУ, и я тут же вызвался проводить ее в метро, хотя бы до «Университета».
Пока ехали в раскачивающемся вагоне, приходилось кричать на перегонах между станциями друг другу в ухо, и мне удалось несколько раз коснуться губами ее волос. Перед «Фрунзенской» поезд резко затормозил — и Наина (мы стояли возле дверей, она опиралась спиной на поручень), сдерживая мой опрокидывающийся на нее торс, ткнула мне пальцами в ребра.
Потом дошли, болтая, до высотки на Воробьевых горах, покрутились у фонтана в сквере, постояли на ступенях. Наина предложила зайти с ней в Главное здание — для этого нужно было только показать индифферентному охраннику на входе студенческий билет, не раскрывая. Так я и сделал. Мы поднялись в лифте куда-то высоко — здесь располагалось небольшое кафе, а за окнами расплескался город в вечерних огнях.
Не помню, были ли произнесены какие-то важные, определяющие слова, но мы как-то договорились, может быть, и молчаливо, что теперь мы вместе.
Странная штука — любовь, она совмещает две совершенно, вроде бы, разные вещи, два противоположных взгляда на мир. С одной стороны, тебе очень нравится девушка, ее нежная, шелковая кожа, и ты боготворишь ее, лелеешь в мечтах целомудренный образ, готов кидать под ноги этому образу цветы, мягкие игрушечки, разные там милые безделушки. А с другой — только и ждешь случая, чтобы стянуть с нее трусы и, навалившись, вбивать и вбивать, словно сваю, свое мужское достоинство.
Об этом я, конечно, не думал тогда, трясясь в вагоне метро, уносившем меня по «красной» ветке на север. Вернулся домой во втором часу ночи и еще долго не мог уснуть — предвкушение победы бодрило.
Но на пути к счастью имелось одно препятствие, одна, так сказать, яма. И довольно глубокая. Я не знал, что конкретно надо делать с девушкой после того, как трусы с нее сняты…
В институте между тем продолжалась осенняя сессия первого курса — лекторы читали или бубнили свои лекции, студенты делали вид, что внимательно слушают. Впрочем, кое-что из услышанного в Литинституте мне запомнилось. Например, на лекции по литературе двадцатого века Владимир Павлович Вольнов интересно заметил, что поэзия должна быть прозрачной, как вода в Байкале, но одновременно и глубокой — до дна рукой не достать. А однажды, перед обеденным перерывом, Владислав Александрович Контрин напутствовал студентов словами «До встречи в аду!» — следующее занятие должно было начаться разбором Дантова «Ада».
Бесплатный обед, которым так гордился наш усатый ректор, оставлял желать лучшего. На первое обычно давали скучные щи или — верный признак дешевизны — суп из перловки, на второе — макароны с зеленоватыми сосисками, да еще был набивший оскомину теплый компот из сухофруктов. Я чаще всего воздерживался от принятия такой пищи или отдавал что-нибудь Наине по ее просьбе — она уплетала сомнительные институтские яства за обе щечки.
После занятий я провожал ее в МГУ (от литинститутской общаги уважающей себя девушке лучше было держаться подальше), или мы отправлялись бродить по окрестностям — на улицу Строителей, на проспект Вернадского, куда-то еще. Шли, держась за руки, почти не разбирая дороги, уходили от Университета в любую сторону, возвращались, кружили возле здания Второго гуманитарного корпуса, где Наина время от времени подрабатывала у старшего брата, бритоголового амбала, державшего в фойе книжный развал. Темнело все раньше, и на смотровой площадке, куда мы обычно забредали, чтобы целоваться, вечерами дул уже сильный, пронизывающий до костей ветер.
У меня все сильнее ныло в паху, а долгожданное событие не происходило. То у Наины ночевал ее брат, то в соседней комнатке происходила драка, и мы убегали на лестницу. На выходные Наина всякий раз уезжала в свое Протвино, к сыну; я несколько раз сажал ее в междугородний автобус у метро «Южная». Загвоздка была еще и в том, что мне никак не удавалось с ней выпить — на трезвую голову я оказался не способен обрести должную решимость.
Так продолжаться дальше не могло. К тому же опытная и смазливая Наина знала гораздо больше о поцелуях и объятиях, чем неуклюжая Маша. Она обвивалась вокруг меня змеей и засовывала свой язык так глубоко в мой рот, что чуть ли не облизывала гланды. И она не стояла, как пень, а все время двигалась, двигалась, елозила по моему выставленному вперед бедру. Разумеется, и речь ее была совершенно другой. Раскрасневшаяся, она шептала мне в горевшее огнем ухо о том, что собирается проделать со мной в постели… В такие моменты я терял всякое представление о пространстве и времени.
В один из последних теплых дней мы отправились в ДК имени Горбунова на концерт любимого обоими «Аквариума». Пока Гребенщиков, сексапильный дядька с длинными волосами и в клетчатом пиджаке, стоял над нами на сцене, как аист, на одной ноге, мы извивались в меломанском экстазе вместе с плотной толпой внизу, подпевая: «С ними золотой орел небе-е-есный, чей так светел взор незабыва-а-е-емый!». В это время Наина с силой прижималась попкой к моему приятелю, упертому в брючный ремень.
Да, так не могло продолжаться дальше. И вот, наступил момент, когда звезды сошлись — в последний день сессии студенты решили всем курсом отправиться в Серебряный бор, на дачу к одному из наших мальчишек.
Мы встретились с Наиной в метро, на троллейбусе добрались до Серебряного бора, долго плутали, но нашли нужный участок. Там на поляне перед дачей уже собралось большинство однокурсников. Я притащил с собой из дома гитару. Под шашлычок, то и дело поспевавший на костре, хором пелись песни, пились вино и водка. Сладкий дым взлетал к крыше, где на законном месте «конька» красовалась деревянная, крашеная в белое МХАТовская чайка (хозяин, учившийся на семинаре драматургии, сообщил нам, что имеет отношение к этому театру, мы — верили).