ФРЭНК(тоже подходя к окну). Кто они?
РИТА(возвращаясь назад к письменному столу). Ну, те, кто бывает здесь обычно. Настоящие студенты.
ФРЭНК. А, ну да. Только проглянет солнышко, они уже здесь, в полном составе.
РИТА. Небось читают, занимаются?
ФРЭНК. Читают, занимаются? Да за кого вы их принимаете? Настоящие студенты никогда ничего не читают и ничем не занимаются.
РИТА. Что это вы такое говорите?
ФРЭНК. Шучу-шучу. Они и читают, и занимаются — иногда.
П а у з а.
РИТА ставит сумку на стул, затем подходит к двери и вешает на крючок пальто.
РИТА. Знаете, тут всё выглядит ровно так, как мне всегда казалось, должны выглядеть Итон или Хэрроу, в общем, частные школы для богатых. Когда я была маленькой, мне ужасно хотелось учиться именно в такой школе.
ФРЭНК. Храни вас Бог, да почему?
РИТА (подходя к своему стулу рядом с письменным столом). Мне казалось, в них есть что-то особое, знаете, свои маленькие кондитерские, и важные матроны, которые ведут хозяйство, и малыши-приготовишки. И обязательно среди них какая-нибудь пара, которую зовут Джонс-младший и Джонс-старший. Один раз я всё это сказала своей матери.
Открывает сумку, извлекает из неё «Хоуард-Энд», блокнот для записей, линейку, пенал и методично располагает всё это на письменном столе.
Она мне заявила, что я шизанулась.
ФРЭНК(пристально глядя на Риту). Шизанулась — это что же такое значит?
РИТА. Ну, спятила. Тронулась мозгами.
ФРЭНК. Теперь понял. Надо это запомнить. И первому же студенту, который меня спросит, является ли Айсобел Арчер протестантской мазохисткой, я непременно скажу, что она просто шизанутая.
РИТА. Да не несите чушь. Никогда вы этого не скажете.
ФРЭНК. Это ещё почему?
РИТА. Потому, что вы не можете такого сказать. А если и скажете, то у вас это будет противоестественно, неужели не ясно?
ФРЭНК. Противоестественно?
РИТА. Ну да. Коли вы заявите такое вашим студентам, то они точно подумают, что это вы сами… ну, понятно, что.
ФРЭНК. Понятно — шизанутый. Скажите мне, Рита, а почему вы никогда не пробовали поступить в обычный университет?
РИТА. Чего? Это после той школы, в которой я училась?
ФРЭНК. А чем она была нехороша?
РИТА принимается точить свои карандаши, один за другим, очень аккуратно и методично, складывая стружку прямо на стол.
РИТА. Да нет, самая обычная школа: скучища, изодранные учебники, все окна выбиты, постоянные драки, иногда и с ножичками. Я думаю, учителя делали всё, что могли, вечно твердя нам, что если мы будем хорошо учиться, то у нас больше шансов выйти в люди. Но серьёзно учиться — значило превратиться в пай-девочку, то есть стать не такой, как все остальные, а это никоим образом не дозволялось.
ФРЭНК. Кем не дозволялось?
РИТА. Одноклассниками, родичами, всеми. Считалось, что школа — это нечто заведомо совершенно бесполезное и ненужное.
ФРЭНК пододвигает ей пепельницу, но РИТА не обращает на неё ни малейшего внимания и продолжает точить свои карандаши прямо на стол.
Полагалось интересоваться песенками, шмотками, мальчиками — вот это было дело. Впрочем, не могу сказать, что я этому как-то особенно сопротивлялась. И хотя меня никогда не покидали мысли о том, что это ничего не стоит, я тоже, как и все, заводила новую пластинку или покупала очередное платье, и старалась ни о чем не думать. Всегда ведь можно заставить себя перестать думать. Живёшь, как живётся, и уверяешь себя, что всё о'кей. Глядишь — то какая-нибудь вечеринка, то какой-нибудь парень, которому можно сделать глазки, или подружки, чтобы поболтать да похихикать. Пока в один прекрасный день вдруг не задашь себе вопрос: неужели это всё? Неужели ты больше ни на что не годишься? И именно тогда надо выбрать: сменить ли тебе в очередной раз новые шмотки — или изменить что-то в самой себе. И так хочется, честно говоря, пойти и купить-таки новое платье. Потому что это самое простое, и все вокруг довольны, и ты вроде в порядке. Потому что они больше всего боятся не того, что у тебя появится другое платье, а что ты сама станешь другой.
ФРЭНК. Ну и что же — удавалось вам преодолеть это искушение — я имею в виду новое платье?
РИТА. А вы что — сами не видите? Да гляньте, что на мне надето. Я уже целый год ничего себе не покупаю. И не куплю — пока не сдам первый экзамен. А вот когда сдам, тогда уж куплю себе настоящее платье, знаете, такое, в каких ходят образованные женщины, кто умеет отличить Джейн Остин от Трейси Остин.
Заканчивает точить последний карандаш и аккуратно укладывает их все в ряд. Собирает стружку и швыряет её в мусорную корзину.
Ну, теперь можно начинать.
ФРЭНК. Так вот, относительно текста, что вы написали про эту книжку, как там она называется?…
РИТА(доставая сигареты и зажигалку). «Рубиновые джунгли».
ФРЭНК. Вот-вот. Ну что вам сказать…
РИТА. Что ерунда, должно быть?
ФРЭНК. Дело не в этом. Видите ли, вы описали свои ощущения, а речь идёт о литературоведческом анализе. И именно этому вы должны научиться.
РИТА. Не понимаю, в чем разница?
Закуривает сигарету.
ФРЭНК. Ну что ж. Прежде всего вам следует усвоить, что литературоведческий анализ должен носить абсолютно объективный характер. И подходить к нему следует, как к научному исследованию, подтверждая свои выводы ссылками на устоявшиеся литературные авторитеты. Литературная критика не может носить отпечаток субъективности, иначе она превращается в некую случайную интерпретацию. Здесь не должно быть места никаким чувствам, никаким сантиментам.
Берёт в руки роман «Хоуардс-Энд».
Скажите, какое у вас сложилось впечатление об этой книге?
РИТА. Это чушь.
ФРЭНК. Что?!
РИТА. Я полагаю, что это несомненная чушь!
ФРЭНК. Это — чушь? А какие цитаты вы можете привести в подтверждение подобного вывода? Быть может, что-нибудь из работ Эф Эр Ливиса?
РИТА. К чёрту Ливиса! Это моё личное мнение!
ФРЭНК. Да, но что я вам сказал минуту назад? «Личное мнение» — это субъективизм, а не анализ.
РИТА. Ну, а что же делать, если я думаю именно так?
ФРЭНК. Стало быть, вы находите, что «Хоуардс-Энд» — это чушь? Ну что ж, прошу вас, объясните мне, что заставило вас прийти к выводу о том, что роман Эдварда Моргана «Хоуардс-Энд» — это, цитирую, — «чушь». Конец цитаты.
РИТА. И скажу. Это чушь, потому что парень, который его написал, — полное ничтожество. Потому что ваш распрекрасный Эдвард Морган Форстер буквально через страницу повторяет, что, цитирую: «Жизнь бедняков не интересует автора». Конец цитаты. И вот поэтому это чушь. И поэтому я не желаю читать эту книжку дальше, не желаю и всё.
ФРЭНК(ошеломлённо). И всё потому, что он где-то сказал, что его не интересует жизнь бедняков?
РИТА. Да, именно поэтому!
ФРЭНК. Ну так он ведь и не собирался писать о бедняках.
РИТА. Когда он писал свой роман, жизнь бедняков в этой стране была ужасающей. А он, видите ли, заявляет, что это его нисколько не касается. Вашего поганого мистера Фостера.
ФРЭНК. Форстера.
РИТА. Мне дела нет никакого до того, как там его зовут. Сидел всю жизнь небось в своём кабинете и заявлял, что все остальное его не колышет.
ФРЭНК смеётся.
И нечего надо мной смеяться!
ФРЭНК (вставая со стула). Но нельзя же подходить к произведениям Форстера с такой — марксистской точки зрения.