Финник вваливается на поляну, чтобы найти меня вытирающей свою стрелу мхом.
— Китнисс?
— Все в порядке. Я в порядке, — говорю я. Хотя я вовсе не чувствую себя «в порядке». — Я думала, что услышала свою сестру, но… — Пронзительный вопль обрывает меня. Другой голос, не Прим, возможно, молодой женщины. Я не узнаю его. Но это производит на Финника мгновенный эффект. Его лицо бледнеет, и я могу на самом деле видеть, как его зрачки расширяются от страха. — Финник, подожди, — говорю я, собираясь разубедить его, но он уже убегает. Несется в поисках жертвы, так же не думая, как я искала Прим. — Финник, — зову и зову я, понимая, что он не будет останавливаться и ждать меня, чтобы я дала ему разумное объяснение. Таким образом, все, что я могу сделать, — это следовать за ним.
Не составляет труда выследить его, даже притом, что он двигается очень быстро, потому что он оставляет совершенно очевидный протоптанный след. Но птица по меньшей мере в четверти мили от нас, большая часть этого пути в гору, и к тому времени, когда я достигаю его, я задыхаюсь. Он бегает вокруг гигантского дерева. Ствол, должно быть, четыре фута в диаметре, и ветки не растут даже на высоте двадцати футов. Вопли женщины раздаются откуда-то из-за листвы, но сойку-говоруна не видно. Финник тоже кричит, все повторяя и повторяя:
— Энни! Энни!
Он полностью охвачен паникой, совершенно недостижимый, поэтому я делаю то, что сделала бы, так или иначе. Я взбираюсь на соседнее дерево, нахожу сойку-говоруна и поражаю птицу стрелой. Она падает вниз, приземляясь прямо перед Финником. Он поднимает ее, потихоньку сопоставляя все события, но когда я спускаюсь, чтобы присоединиться к нему, он выглядит еще более отчаянным, чем когда-либо.
— Все нормально, Финник. Это всего лишь сойка-говорун. Они сыграли с нами злую шутку, — объясняю я. — Это не по-настоящему. Это не твоя… Энни.
— Нет, это не Энни. Но это ее голос. Сойки-говоруны подражают тому, что слышат. Где они взяли эти крики, Китнисс? — произносит он.
Я могу почувствовать, как бледнеют мои собственные щеки, когда я понимаю, о чем он.
— О, Финник, ты же не думаешь, что они…
— Да. Думаю. Это именно то, о чем я думаю, — говори он.
Передо мной изображение Прим в белой комнате, привязанной к столу, пока фигуры в масках и халатах выпытывают у нее эти звуки. Где-то они мучают или мучили ее, получая эти звуки. Мои колени подгибаются, и я падаю на землю. Финник пытается сказать мне что-то, не я не слышу его. То, что я слышу, является другой птицей, начинающей кричать где-то вдалеке слева от меня. На сей раз это голос Гейла.
Финник ловит мою руку прежде, чем я смогу сбежать.
— Нет. Это не он. — Он начинает тянуть меня с горы к брегу. — Мы уходим отсюда. — Но голос Гейла полон такой боли, что я не могу удержаться от борьбы, чтобы добраться до него. — Это не он, Китнисс! Это переродок! — кричит Финник на меня. — Ну же! — Он двигает меня вперед, наполовину ведя, наполовину неся, пока я не осознаю то, что он сказал. Он прав, это еще одна сойка-говорун. Я не могу помочь Гейлу, найдя ее. Но это не меняет того факта, что это голос Гейла и где-то, кто-то, когда-то заставил его вот так кричать.
Я прекращаю бороться с Финником и, как в ту ночь с туманом, убегаю от того, чему не могу противостоять. Того, что может причинить мне вред. Только на этот раз ранят мое сердце, а не тело. Это, должно быть, еще одно оружие часов. Четыре часа, полагаю. Когда стрелки доходят до четырех, обезьяны разбегаются по домам, а в игру выступают сойки-говоруны. Финник прав: уйти — это единственное что мы можем сделать. Хотя не будет ничего, что Хеймитч мог бы послать мне и Финнику, чтобы мы оправились от ран, которые нанесли нам птицы.
Я замечаю Пита и Джоанну, стоящих у линии деревьев, и переполняюсь смесью облегчения и гнева. Почему Пит не пришел, чтобы помочь мне? Почему никто не пошел за нами? Даже сейчас он не решается на это, его руки подняты, ладони приложены рупором к губам, но нет слов, доходящих до нас. Почему?
Стена настолько прозрачна, что мы с Финником врезаемся в нее на полном ходу и падаем на землю. Мне повезло. Все самое худшее пришлось на мое плечо, в то время как первый удар достался лицу Финника, и теперь из его носа хлещет кровь. Это то, почему Пит и Джоанна, даже Бити, который, как я вижу, печально качает головой, стоя за ними, не пришли нам на помощь. Невидимый барьер блокирует область перед ними. Это не силовое поле. Мы можем касаться твердой, гладкой поверхности, где угодно. Но нож Пита и топор Джоанны не могут пройти сквозь него. Я даже без проверки знаю, что стена тянется по всему периметру зон «с четырех до пяти». Что мы пойманы в ловушку, будто крысы, пока не кончится час.
Пит кладет свою руку на поверхность, и я помещаю свою собственную напротив его, так, словно могу чувствовать ее через стену. Я вижу, как двигаются его губы, но я не могу слышать его, не могу слышать ничего за пределами нашего сектора. Я пытаюсь разобрать, что он говорит, но не могу сосредоточиться, таким образом, я просто смотрю на его лицо, прилагая все усилия, чтобы не потерять рассудок.
Затем птицы начинают прибывать. Одна за другой. Рассаживаются на соседних ветвях. И тщательно организованный ужасный хор начинает литься из их уст. Финник сдается сразу, горбясь на земле и зажимая уши руками так, будто собирается раздавить себе череп. Я пытаюсь бороться некоторое время. Отправляю свои стрелы в ненавистных птиц. Но каждый раз, когда одна падает замертво, другая быстро занимает его место. И наконец я тоже сдаюсь, сворачиваясь рядом с Финником, пытаясь блокировать мучительные звуки, издаваемые Прим, Гейлом, мамой, Мадж, Рори, Виком, даже Пози, беспомощной маленькой Пози…
Я понимаю, что это закончилось, когда чувствую руки Пита на себе, чувствую, как меня поднимают и несут из джунглей. Но я по-прежнему держу глаза зажмуренными, а руками закрываю уши, мои мышцы слишком сильно затекли, чтобы я могла отпустить. Пит держит меня на своих коленях, произнося утешительные слова и нежно укачивая. Проходит не мало времени, прежде чем я ослабляю свою железную хватку. И когда я это делаю, начинается дрожь.
— Все в порядке, Китнисс, — шепчет Пит.
— Ты не слышал их, — отвечаю я.
— Я слышал Прим. В самом начале. Но это была не она, — говорит он. — Это была сойка-говорун.
— Это была она. Где-то. Сойка-говорун просто повторила это, — говорю я.
— Нет. Они только хотят, чтобы ты так думала. Точно так же, как я задавался вопросом, были ли это действительно глаза Диадемы в том переродке в прошлом году. Но это не были глаза Диадемы. И это не было голосом Прим. А если и было, они взяли его с интервью или еще откуда-то и исказили звук. Сделали это из того, что она когда-то говорила, — произносит он.
— Нет, они мучили ее, — отвечаю я. — Она может быть мертва.
— Китнисс, Прим не мертва. Как они могли убить Прим? Мы почти дошли до победной восьмерки. И что тогда? — говорит Пит.
— Еще семь из нас умрут, — отвечаю я безнадежно.
— Нет, я про дом. Что происходит, когда остаются только восемь трибутов? — Он поднимает мой подбородок, так, чтобы я смотрела на него. Вынуждает меня установить визуальный контакт. — Что происходит? С финальной восьмеркой?
Я понимаю, что он пытается помочь мне, поэтому я заставляю себя думать.
— С финальной восьмеркой? — повторяю я. — Они берут интервью у их родственников и друзей дома.
— Правильно, — говорит Пит. — Они берут интервью у всей твоей семьи и всех твоих друзей. А смогут они это сделать, если всех убили?
— Нет? — спрашиваю я, все еще не уверенная.
— Нет. Поэтому мы знаем, что Прим жива. Она будет первой, у кого они возьмут интервью, верно? — спрашивает он.
Я хочу верить ему. Ужасно хочу. Вот только… те голоса…
— Сначала Прим. Потом твоя мама. Твой кузен Гейл, Мадж, — говорит он. — Это был обман, Китнисс. Ужасный. Но мы единственные, кому они могут причинить боль. Мы одни в Играх. Без них.