– Маленький, но психология уже заправского вора. Катает свои карандаши под диваном. Тут нужно действовать серьезно и скоро.
На другой день веселая и оживленная пришла Вера к приятельнице. Принесла детям конфет.
– Ах, Зиночка, – рассказывала она, между прочим, – какой я сегодня видела роскошный карандаш! Совсем красный. Такого нигде ни у кого нет. Ты ведь никогда не видала красного карандаша? Таких ведь больше нет. Мне говорили, что на всю Европу сфабриковали только один.
Пятилетнее сердце не выдержало.
– А у меня есть два. Два! – закричал Вовка. – Вот, смотрите.
Вера посмотрела, полюбовалась и сказала тоном доброго малого:
– Мальчишки еще не заметили, что ты их стащил. Вовка растерялся, раскрыл рот.
– Ну, так я тебе советую: завтра же положи их на место. Прямо каждому в его стол. Понял? А то, наверное, их родители заявили полиции. Нельзя так долго держать у себя чужие вещи.
– Это ужасно, – вздохнула Буба. – Он, наверное, не отдаст.
– Ну, что ты говоришь! – возмутилась Вера. – Вовка да не отдаст! Он же умный, он понимает, что с полицией шутки плохи.
Вовка молчал и громко сопел. Положение было трудное. Расстаться с карандашами было совершенно невыносимо. Бывают разлуки, которые нельзя вынести. Искалечить свою молодую жизнь! Можно подумать, что так они ему легко достались, эти карандаши. Других таких не наживешь. А Буба говорит «не отдаст». Значит, надо назло отдать. Лучше, пожалуй, быть дураком, да с карандашами.
Вовка карандашей не отдал.
А вскоре разыгралась и другая история, на ту же тему.
Повели детей в гости к почтенной старухе. Пока мать со старухой беседовала, дети рассматривали карточки в альбоме, потом, как в этом возрасте полагается, начали разглядывать все, что было в комнате. Потрогали вазочку с цветами, перевернули пепельницу. Пепел посыпался на ковер. Струсили, покосились на старуху. Та не заметила. Потом добрались до рабочего ящика. Тут уж пошло раздолье. Чего только не напрятала старуха в свой ящик! И тесемки, и катушки, и ленточки, и крючочки, и перламутровые пуговки, нанизанные на шнурочек, и два наперстка. Был еще и третий наперсток – ужасно странный – без донышка, и яркого, неповторимо яркого красного цвета. Пришлось примерить его на все пальцы. Очень был интересный наперсток, такого нигде не найдешь. Какая старуха хитрая – завела у себя этакую прелесть! Прямо, не оторваться.
Мать подозвала Бубу прочесть старухе стихи про Стрекозу, которой зима катила в глаза. А Вовка все еще любовался наперстком.
На другой день уроков не было и он с утра залез под диван и катал что-то.
– Что он там катает? – спросила мать у Бубы.
Буба молчала и смотрела очень испуганно.
– Вовка, ты что там катаешь? – спросила мать.
– Старый полчок, – подумав, отвечал Вовка.
А Буба все молчала и даже прижала руки к груди.
– Чего ты, девочка моя? – спросила мать.
Буба вздохнула дрожащим вздохом и уперлась лбом в плечо матери.
На другой день, когда дети были в школе, мать отодвинула диван. Увидела что-то красненькое, засунутое за галун, у диванной ножки. Вытащила, посмотрела. Сразу узнала старухин наперсток, который та надевала на указательный палец левой руки, чтобы не колола иголка.
Вовка украл! Как быть?
Пошла советоваться с Верой.
– Не знаю, что придумать. Он слишком мал, чтобы можно было напирать на моральную сторону. Припугнуть, что ли, да не знаю как.
– Подожди, – сказала Вера. – Я придумаю, я вечером зайду.
Вечером раздался звонок, да не простой, а три раза подряд.
Вошла Вера, страшно взволнованная.
– Что с тобой?
– Ужасно неприятная история, – отвечала Вера, – представьте себе, что к нашей старухе залезли воры и утащили ее красный наперсток. Она очень испугалась, потому что воры теперь знают дорогу в ее дом и, наверное, еще раз залезут. Так вот она дала знать в полицию, и там обещали сегодня же найти вора.
Четыре круглых голубых глаза смотрели в ужасе.
– А как же они смогут найти? – прижимая руки к груди, спросила Буба.
– Полиция-то? – удивилась Вера наивному вопросу. – Так она выпустит ищеек. Ищейки побегут по следу и живо найдут.
– А-а-а они по лестнице могут? – заикаясь, спросил Вовка.
– Ну, конечно. Они же дрессированные.
«Ищейки» было ужасное слово. Конечно, это просто собаки, но какие-то узкие, мягкие, морды острые, длинные, извиваются и всюду пролезут.
– А-а-а как же они…
– Их привели к старухе, они все обнюхали и сразу побежали по следу.
– Уже бегут! – задохнулась Буба. – Господи! Надо признаваться! Надо признаваться!
– Конечно, если вор признается раньше, чем ищейки его найдут, и вернет наперсток, то дело пойдет к прекращению. А иначе – ужас.
– Что иначе? – прошептал Вовка.
– Разве ты не знаешь? – удивилась Вера. – Ищейки отгрызают вору все пальцы, один за другим. Так и слышно: хруп-хруп.
– Только кончики? – дрожа от отчаяния и надежды, спросил Вовка.
– Какое там! Станут они церемониться! Все пальцы. Целиком.
– А-а-а они уже бегут? – побелевшими губами спросил Вовка.
И с последней надеждой:
– А кто же им откроет дверь?
– Полицейские. Полицейские бегут за ними. Они и откроют.
– Надо признаваться! – закричала Буба, обняла Вовку и с визгом заплакала: – Мамочка, мамочка!
Вовка от ужаса затопал ногами.
– Мамочка, я ужасный вор! Я прельстился красненьким!
Мать дернула Веру за платье.
– Ну что ты наделала! – шепнула она с укором. – Нельзя же так. Всему мера.
– Мамочка! Беги к телефону! Скажи, что вор возвращает… Ради бога! Ищейки бегут.
Собак и полицию уговорили по телефону. Полиция согласилась сразу, но собак пришлось долго уговаривать. Оказывается, что они донюхались и до карандашей и страшно озверели. Пришлось им пообещать целую жизнь безупречной честности.
Когда все наконец успокоилось, Вовка подошел к матери, вздохнул облегченно, но еще дрожащим вздохом, и сказал:
– Ну, теперь можно, наконец, переменить мне штанишки. Теперь нам уже ничто не угрожает.
Утром, когда дети шли в школу, Буба заметила на тротуаре двойную булавку.
– Смотри, Вовка, кто-то булавку потерял.
– Не смей трогать! – прогремел Вовка басом. – Это чужая собственность. Ты должна сначала найти владельца, а потом уж можешь поднять, чтоб вернуть ему.
Буба отдернула свою преступную руку, уже готовую было завладеть чужим добром, и с уважением посмотрела на человека, ступившего на честный путь.
Человек шагал по честному пути толстыми ногами в связанных мамой гетрах, сурово сдвинув над круглым носом те места, где у взрослых растут брови. И от него пахло теплым молоком и манной кашей.
Была война
Вася, семнадцатилетний волонтер французской армии, в первый раз приедет в отпуск. В последнем письме написал: «Приеду в субботу вечером, на сорок восемь часов, это уже наверное».
И «наверное» было подчеркнуто.
Потом пришла еще открытка: «Приеду в субботу вечером. Только не вздумайте встречать на вокзале. Убедительно прошу – не надо».
– Почему он не хочет, чтобы его встретили на вокзале? – удивлялись домашние. – Верно, боится, что очень затолкают.
Ждали, волновались. Бегали в русскую лавочку за халвой, приготовили жареную колбасу с капустой – все по вкусу героя.
Сережа Синев, прибегал каждые полчаса справляться – не приехал ли. Он так надоел, что пришлось ему наврать. Сказали, будто получена телеграмма, что Вася приедет в воскресенье утром.
Сережа Синев погас как свечка на сквозняке, втянул голову в плечи и ушел понурый.
Лизочке, Васиной старшей сестре, жалко стало Сережу, и она закричала вслед:
– Хотите шоколаду? У меня есть плиточка. Но он уже не слышал.
Он шел и думал: «Они, кажется, меня обманывают. Что же, завтра воскресенье, рано вставать не надо, и я отлично мог бы подежурить сегодня вечером на улице и проследить, не приедет ли Вася». Но тут же сообразил, что дома хватятся, пойдут его искать и потащат домой. Дома до сих пор относятся к нему, как к ребенку, что довольно глупо, потому что ему двенадцать лет, а в этом возрасте у островитян человек считается уже совершеннолетним и может не только взойти на трон своих отцов, но даже жениться. Ну, женитьба, положим, черт с ней. Он женщин не любит. Трон? Он бы его с удовольствием променял на хороший аэроплан новейшей системы, четырехмоторный.