Насколько я горячо сочувствовал мысли о вогнании клина между Турцией и Болгарией и центральными державами, настолько же мне была неприятна возможность захвата проливов и Константинополя силами наших союзников, а не русскими войсками и Черноморским флотом. Мне казалось, что разобщения между австро-германцами и Турцией можно было с меньшим риском достигнуть, направив союзные войска из Македонии на болгарскую границу. Этим движением были бы парализованы всякие воинственные поползновения царя Фердинанда и была бы в корне пресечена возможность его измены. Когда Галлипольская экспедиция была окончательно решена нашими союзниками и английский и французский послы заявили мне об этом во время одного из своих ежедневных посещений, мне стоило большого труда скрыть от них неприятное впечатление, которое произвело на меня это известие. Я ограничился тем, что сказал им: «Помните, что вы предпринимаете эту экспедицию не по моей просьбе».
Помимо вышеозначенной причины у меня была и другая. Мне казалось, что союзники, начиная свой подступ к Константинополю с узкого Дарданелльского полуострова, не добьются никаких результатов, тем более что укрепления проливов и столицы, находившиеся давно в руках немцев, были за первые шесть месяцев войны приведены в состояние полной исправности и значительно усилены. Но как у человека невоенного, у меня на этот предмет не могло быть авторитетного мнения. Взамен его у меня были одни впечатления и более или менее разумные опасения, не имевшие ни в чьих глазах, кроме моих собственных, никакой цены, поэтому я никому их не навязывал.
Галлипольская экспедиция развивалась медленно и неудачно, но ход её не имел влияния на продолжение начатых мной осенью переговоров с Лондоном и Парижем. Их надо было продолжать, не теряя времени, до достижения намеченной цели — признания наших прав на проливы и Константинополь. Со своей стороны, мы, очевидно, были готовы ответить им полной взаимностью на их требования территориальных уступок за счет общего врага, Турции, в тех её частях, где были сосредоточены их главные политические и экономические интересы.
Мало-помалу вопрос об обладании Россией проливами и Константинополем созрел настолько в сознании английского и французского правительств, что я мог отправить 17 марта 1915 года русским послам в Лондоне и Париже телеграмму следующего содержания, составленную при участии сэра Джорджа Бьюкенена: «Ход последних событий привел Его Величество Императора Николая II к убеждению, что вопрос о Константинополе и проливах должен быть окончательно разрешен в смысле вековых стремлений России. Всякое его разрешение, которое не включало бы в состав Русской империи города Константинополя, западного берега Босфора, Мраморного моря и Дарданелл, а равно и Южной Фракии по черту Энос — Мидия, было бы неудовлетворительно. Подобным же образом, по стратегическим соображениям, часть Азиатского побережья, заключающаяся между Босфором и рекою Сакарией и между пунктом, подлежащим определению, на берегу Измидского залива, острова Имброс и Тенедос должны будут быть присоединены к империи. Специальные интересы Великобритании и Франции в означенной области будут строго соблюдены. Императорское правительство надеется, что вышеизложенные соображения будут благожелательно встречены обоими союзными правительствами. Эти правительства, в свою очередь, могут рассчитывать на благожелательное отношение императорского правительства при осуществлении своих планов в других областях Турции, а также и вне её пределов».
Я привожу здесь целиком текст этой телеграммы, потому что изложенный в ней проект территориальных приобретений в области проливов был вскоре после его сообщения в Лондон и Париж положен без изменений в основание соглашения, достигнутого Россией и её союзниками. При дальнейшем ходе переговоров этот проект был расширен и распространен на азиатские владения Турции. Настаивая на удовлетворении своих требований, назревавших веками и унаследованных от минувших поколений, Россия не имела в виду противодействовать требованиям приращения своих союзников в тех частях Азиатской Турции, на которые они предъявляли свои права.
Для нас было существенно установить русскую власть в той части Малой Азии, которая прилегала к закавказским владениям России и которая по своему этническому составу была только в небольшой доле турецкой. Этот край был театром постоянных восстаний и невероятных по своей жестокости усмирений. О значении армянских вилаетов в отношении спокойствия и благополучия нашего Закавказья я уже говорил в связи с моей попыткой введения реформ для этих провинций, которые были обитаемы едва ли не самым несчастным христианским населением Турции.