Из Парижа мы отправились в Кембридж. Конгресс оказался не таким многолюдным, каким был Конгресс в Стокгольме. Почти не было немцев, мало французов. Явились главным образом англичане. Заседания происходили в новом здании инженерной школы Кембриджского университета. Какая перемена за двадцать лет! До первой мировой войны эта школа имела одну комнату, в которой помещалась инженерная лаборатория. Теперь для нее построено особое большое здание с обширными лабораториями и аудиториями. Мировая война показала англичанам всю их отсталость в деле инженерного образования и теперь они старались исправить свою ошибку.
Президентом Конгресса был избран С. Е. Инглис, профессор инженерных наук и директор инженерной школы Кембриджского университета. Работы Инглиса мне были хорошо известны и мне было интересно встретиться с ним и поговорить об организации его школы. Утренние часы проходили в заседаниях отдельных секций, где делались доклады членами Конгресса. В послеобеденные часы мы приглашались различными Колледжами на чай. Тут в неофициальной обстановке члены Конгресса ближе знакомились друг с другом и обменивались мнениями по разным не только техническим вопросам.
На одном из таких чаепитий я встретил моего давнего знакомого Капицу. Он, как выяснилось из разговора, сделал значительные успехи. Ему покровительствовал Рузерфорд и он имел в своем распоряжении особую лабораторию. Физика, в своем развитии, требовала постановки опытов в больших размерах, заводского характера, и Капица с инженерным образованием Петербургского Политехникума имел значительное преимущество перед теоретиками университетского типа. Капица рассказал мне, что за время своей службы в Кембридже он не раз приглашался для докладов и для лекций в Советскую Россию и что он находит эти поездки очень интересными, так как после докладов и лекций можно очень приятно провести остаток лета где‑нибудь в Крыму или на Кавказе. Я заметил ему, что такие поездки не безопасны, — вполне возможно, что в один прекрасный день советская власть может его задержать и в Англию он больше не вернется. На это он только засмеялся — такой оборот дела казался ему совершенно невероятным. Но это как раз то, что с ним и случилось. Из поездки в Москву в 1934-ом году он в Англию никогда больше не вернулся.
Главным событием Конгресса был торжественный обед, устроенный для членов Конгресса в одном из старинных колледжей. Президент Конгресса оказался хорошим оратором и сказал интересную речь. Говорили и другие. Непрерывно громко говорил с соседями физик Рузерфорд.
После торжественного закрытия Конгресса я спешил в свой отель, чтобы собрать вещи и отправиться на вокзал. На улице встретил русскую делегацию, трех знакомых мне профессоров прикладной математики. Они только что прилетели из Москвы. Объяснения запоздания обычные. Министерство все время задерживало разрешения на выезд и когда разрешение, наконец, получилось, было уже поздно, Конгресс закрылся. Люди эти наверное хлопотали о поездке не один год, подготовили доклады, и вот результат.
После Конгресса мы отправились в Швейцарию, чтобы остаток каникул пожить на любимом Тунском озере.
В сентябре мы уже были в Анн Арборе. Начинался 1934-1935 учебный год. Я решил прочесть в этом году курс пластичности. В то время в этой области было сделано еще очень мало. Теория предмета была неразработана и лекции я посвятил главным образом изложению экспериментальных исследований в этой области. Впоследствии я эти лекции много раз повторил и они вошли, в качестве особого отдела, в третье издание моего курса сопротивления материалов.
1934—1936 годы.
В начале осеннего семестра 1934-1935 учебного года я получил неожиданное приглашение из Калифорнийского Университета. Декан Инженерной Школы писал мне, что университет имеет специальный фонд для приглашения на один месяц стороннего лектора, который прочел бы ряд лекций из своей области наук. Он сообщал, что комитет, распоряжающийся этим фондом, постановил просить меня быть таким лектором в 1935 году. Предложение показалось мне очень интересным, так как давало возможность посетить Калифорнию и познакомиться с тамошними университетами. О моей готовности приехать в Калифорнию я уведомил декана и выбрал для поездки февраль месяц 1935 года. В конце января, покончив с делами осеннего семестра Мичиганского университета, я с женой отправились в Калифорнию. Разница в климате оказалась поразительной! Покидали мы Анн Арбор в стужу и холод, а на берегу Тихого океана оказалась ранняя весна. На горах, возле университета, зеленела трава. В феврале зацвели калифорнийский мак, миндаль и др. Такую весну я видел только на Принцевых Островах, возле Константинополя, во время моих скитаний между Россией и Югославией.