Распад военного союза и «холодная война» привели, наряду с многим другим, к затяжному берлинскому кризису и к образованию двух государств на немецкой земле. Немецкому Западу в результате раскола с Востоком выпала роль и жертвы, и охотника одновременно. То, что решение проблемы восстановления единого немецкого государства едва ли увязывалось с этим, уже не имело первостепенного значения, были более срочные дела. Я также вынужден был отдать дань другим неотложным проблемам. Из-за этого мне пришлось впоследствии ответить на один критический вопрос: почему я не включился в дискуссию о мировых проблемах, скажем о будущем деколонизированных народов, более активно. Мой ответ был прост: во внешней политике не удается одновременно перевести несколько стрелок. Во всяком случае, в условиях послевоенной Германии я этого сделать не смог.
При переходе от «великой» войны к «скромному» миру меня волновали чересчур оптимистичные мысли, особенно о перспективах международного сотрудничества. Слишком часто желаемое принималось за действительное. Но почему, собственно, немец-эмигрант, нашедший прибежище в Скандинавии, должен был быть умнее целой группы руководителей демократических государств, да и многих других, умудренных опытом и проницательных людей?
Потом наступило время, когда мне пришлось доказывать, что я и немец, и европеец. Я делал это и за других. В те годы на Западе было страшно много неразберихи, в то время как на Востоке случилось то, чего и следовало опасаться. И все же меня никогда не покидала надежда на то, что удастся снизить весьма опасную напряженность и сбалансировать различные интересы.
В этом отношении ошибались те, кто предполагал и упрощенно утверждал, что только опыт берлинской стены заставил меня взять курс на «восточную политику» и миротворчество, который я, несмотря на широкое сопротивление, проводил в жизнь в начале 70-х годов. Выводы, лежавшие в основе моей политики «малых шагов» в Берлине, а затем и в боннском правительстве, в действительности не намного отличались от того, что я осознал еще во время войны.
При этом я видел, что не всегда пользуюсь поддержкой большинства, но изолированным себя не чувствовал никогда. Кроме того, согласитесь, что большинство далеко не всегда может подсказать верный путь, а опыт подтверждает: если вы проводите демократическую политику, вы не можете все время рассчитывать на согласие всех и каждого, но при этом нельзя забывать и о том, что политика мира и равновесия будет прочной только при широкой поддержке различных слоев населения.
Место испытаний — Берлин
«За нашу валюту! — Берлин будет свободным, и никогда коммунистическим!» Собрание было таким же большим, как и газетный заголовок, извещавший о нем. В этот день, 24 июня 1948 года, я сопровождал Эрнста Рейтера и стоял рядом с ним на стадионе клуба «Герта» у станции метро «Ам Гезундбруннен», когда он обратился ко многим десяткам тысяч собравшихся со словами: «Жители Берлина! В этот час тяжелейших испытаний мы призываем вас: не позволяйте никому и никоим образом обмануть себя. Смело идите своим прямым путем. Только решившись на любой риск, мы сможем обрести жизнь, ради которой только стоит жить пристойно и честно. Пусть мы будем жить бедно, но свободно».
Рейтер, законно избранный обер-бургомистр, повторил то, что он сказал на первом грандиозном митинге свободы 18 марта того судьбоносного года: «После Праги на очереди была Финляндия. Этого не случилось, потому что финский народ действительно был готов отстаивать свою свободу. Этого не случится и с Берлином, если он выстоит в эти кризисные дни. В этой кризисной ситуации мы просим вас доверять не только нам. Мы призываем вас доверять самим себе. Только так мы найдем путь к свободе, а свобода, как известно, — это дыхание нашей жизни. Мы должны ее завоевать, и мы ее завоюем». Опасность, которую следовало устранить, состояла в том, что Берлин, если бы в нем запретили хождение западногерманской марки, попал бы в руки восточной зоны.