Дома ждала бутылка самодельного вина: сегодня ведь праздник. Вечером, перед ужином, как и каждый год 22 апреля, они собирались с супругом на демонстрацию, куда в последние годы стало приходить всё меньше и меньше стариков. Но сегодня демонстрация обещала быть необыкновенной. Всеобщая истерия по поводу воскрешения вождя должна была вывести на улицы десятки тысяч людей, как в далёкой юности.
К ним в «комсомольскую ячейку», как сами старики любили шутить, вчера приходила даже молодёжь – представители какой-то новообразованной «Революционно-коммунистической партии». Бред, конечно, а не название, да и молодые люди старикам не глянулись: вылитые скинхеды, сменившие повязки со свастикой на серпасто-молоткастые. Но пусть хоть так приобщаются, исправляются. Поинтересовались местом сбора демонстрантов и обещали организованно прийти. Это радовало. У страны есть будущее, возрождается великая идея! Антонина Егоровна даже прослезилась.
Она достала деньги, стала аккуратно пересчитывать. Покупка газеты автоматически отменяла покупку батона, с чем мог не согласиться Сашенька, муж Антонины Егоровны, которую он, в свою очередь, уж лет пятьдесят называл ласково «Антошка». А иногда, в дни особо острых политических дискуссий в их семье – «Марианной», в честь символа французской революции. Очень уж любила она французскую историю, разбиралась в ней и даже хранила в доме настоящий фригийский колпак (друзья по университету привезли на десятилетие свадьбы из Франции). Она любила его иногда даже надеть. Выглядела, правда, довольно глупо, по мнению мужа, в рядах обыкновенных митингующих пенсионеров, но ей нравилось, и она была горда.
– А! Да у соседки займу пару кусочков хлеба на сегодня! – внезапно вслух сказала Антонина Егоровна, махнув рукой, а другой решительно протянула продавцу газет мятую купюру.
***
Вечером, действительно, на улицы вынесло массу народа с красными бантами, портретами Ленина, в основном, правда, не бережно хранимыми издавна, а вырезанными из свежих газет. Изредка встречались гордые владельцы красных раритетных флагов победителей соцсоревнований. Некоторые шли с бронзовыми бюстиками, найденными в бабушкиных сокровищницах. Нормально подготовились только постоянные участники митингов – старо-коммунистические ячейки чудом выживающих пенсионеров.
Они пришли с транспарантами, флагами, портретами на швабрах. Фактически все их накопления с пенсий, деньги, сэкономленные на еде, тратились в преддверии этого дня. Они платили дань своему прошлому, но построенное ими настоящее платить им ничего не хотело – так вышло, именно с этим они и не были согласны.
Старых коммунистов было не больше трёх сотен. Подпираемые толпой, они сбились испуганно в кучку в центре Лубянской площади, разрешённой властями для памятного митинга. Рядом стояли защищаемые многочисленной охраной около ста официальных коммунистов – сословие в среде «комсомольцев» презренное, шикующее, сотрудничающее с властью, заседающее в парламенте и кушающее с барского стола.
А народ всё прибывал. Тысячи. Десятки тысяч. Площадь наполнилась и уже не вмещала внезапно прозревших ленинцев. Заполнились прилегающие улицы, на них остановилось движение. Менты нервничали, но пока старались сдерживать народ деликатно. Люди метались, постепенно ожесточались, хамели. Особенно те, кто пришёл, заранее приняв на грудь, как положено перед массовыми гуляниями.
Стариков уже почти топтали. Они чувствовали себя на этом, своём празднике лишними. Михаил Порфирьевич, ветеран войны, ум, честь и совесть кружка, взмахнул тростью, как дирижёрской палочкой, и затянул ослабленным голоском «Интернационал»:
– Вставай, проклятьем заклеймённый
Весь мир голодных и рабов!
Нестройный хор пенсионеров подхватил. Груди заполнились гордостью, выпрямились спины. Пошли. Ноги как-то сами понесли в сторону Красной площади. Изначально умысла такого не было. За стариками двинулась и вся толпа, сминая и толкая тех, кто впереди.
Ситуация начала выходить из-под контроля; на пути движущейся людской массы на Никольской улице полиция стала выставлять заслон. Угрожающего вида омоновцы в полной амуниции встали, прикрывшись щитами, в несколько рядов, как римские легионеры. Позади вместо катапульт выстроились автозаки для оперативной транспортировки задержанных.
Пенсионеры уже протолкались вперёд. Случайные тысячи шли следом, фотографируя занятное зрелище на телефоны. Первые ряды, продолжая петь, сплотились, собираясь противостоять ОМОНу, переплетя согнутые в локтях старческие руки. На лицах был написан героизм и готовность тут и умереть. Ряду в третьем-четвёртом (там, за первой шеренгой, уже не было такого порядка) на руках несли Антонину Егоровну, полностью перевоплотившуюся в Марианну в своём фригийском колпаке. Она держала в вытянутой правой руке красное знамя. Из-под колпака развевались по ветру седые пряди. Её муж шёл рядом и любовался: «Ну точно как с Делакруа!»