Зашёл главный палач и двое его «быков», как он сам их называл.
– Забирайте этого, – Лжеленин, обретший вновь свой неповторимый дефект дикции, кивнул в сторону Антона, – расстрелять немедленно. Прямо здесь: во дворе иль в подвале.
Фёдор Андреевич опешил.
– Владимир Ильич, а… есть документ какой?
Вождь побагровел.
– Я твой документ! Я приказываю! Хватит уже либерастничать! – для пущей доходчивости он хлопнул ладонью по столу. – И кляп не вынимать, болтает много, пусть так сдохнет!
– Есть расстрелять! – Фёдор Андреевич кивнул своим людям, они фактически силой вырвали Антона из рук спецназовцев, явно не ожидавших такого развития событий и не знавших, что предпринимать без инструкций руководства.
Антона уволокли.
– Вы свободны, товарищи! – Царёв повелительно махнул рукой в направлении двери.
Бойцы недоуменно пожали плечам, но вышли без разговоров, заспешив с докладом к своему командиру.
***
Расстреливать Антона решили в подвале, всё меньше лишних глаз, хотя их проход по Смольному куча народу уже видела…
За дело взялся лично Фёдор Андреевич. Антон как-никак фигура – надо уважение оказать.
Он не спеша подошёл сзади к поставленному на колени парню. Фёдор Андреевич вообще всё делал настолько несуетливо, что, казалось, судьба ему в строители, но кого-то бог уберёг, – он пошёл в палачи. Так же не торопясь, с оттяжечкой щёлкнул затвором пистолета, отчего Антон заметно вздрогнул, а затем, не получив немедленно пулю в затылок, мелко затрясся в истерике. На штанах расползалось мокрое пятно.
– Как-то не по-человечески получается, – пробурчал Фёдор Андреевич, обошёл парня и вытащил кляп из его рта.
Где-то минуту Антон жадно хватал ртом воздух, губы дрожали, по подбородку стекала слюна.
Подняв на палача полные слёз умоляющие глаза, он прохрипел:
– Ленин не настоящий!– и в подтверждение своей искренности затряс из стороны в сторону головой.
– Ну и что? – широко улыбнулся палач, убив последние антоновские надежды. – Многие догадываются, только какая нам разница?
Подошёл вплотную, отчего Антон сжался в маленький дрожащий комок, похлопал ободряюще приговорённого по плечу.
– Ты давай, парень, соберись. Судьба такая. Встреть смерть как мужчина, ничего изменить уже нельзя, – Фёдор Андреевич глубоко вздохнул и неожиданно ударился в философствования, профессия к этому располагала. – Правильно ты жизнь прожил. Все мы хотим добиться чего-то, двигаем кого-то при этом, естественный отбор. Иначе не было бы человеческой истории… Но и ни за что людей не расстреливают.
Палач договорил и начал заходить за спину.
– Последнее желание есть? Покурить, может?
– Стихи, – выдохнул Антон внезапно стрельнувшую в голове мысль, никак не обдуманную, но навязчивую.
– Какие стихи? – приговорённому удалось Фёдора Андреевича, людей убившего больше, чем комаров, удивить.
– Читать хочу.
– А-а… Ну ладно, читай. Только не поэму! – он по-солдатски грубо заржал.
И Антон начал. То, что всегда помнил, но ни разу никому не читал, считая слишком лиричным для Маяковского, его стихотворение на смерть Есенина.
Вы ушли,
как говорится,
в мир иной.
Пустота…
Он читал вдохновенно как никогда. Ситуация располагала. Помутнение рассудка уже прошло, но реальность всё равно казалась какой-то… киношной, что ли. Или как во сне: может, вот-вот пробуждение и кончится этот кошмар? Постепенно, по мере приближения к финалу, Антон начал понимать, откуда эта мысль и это вдохновение: читает он не для себя, а для палача. В надежде, в последней отчаянной и сумасшедшей попытке тронуть какие-то струны в его заскорузлой душе, поцарапать, сорвать с неё корку запёкшейся крови. И подвигнуть его простить, дать шанс…
…Для веселия
планета наша
мало оборудована.
Надо
вырвать
радость
у грядущих дней.
В этой жизни
помереть
не трудно.
Сделать жизнь
значительно трудней.
На последней фразе, ровно на точке прогремел выстрел. Фёдор Андреевич своё дело знал. Была у него своеобразная палаческая мораль – убить точно в момент завершения последнего желания, чтобы казнимый умер на высокой ноте, и лицо не было искажено животным страхом неминуемой смерти.
***
Зверев, едва открыв дверь кабинета и увидев вождя, с чего-то вдруг решившего начать потреблять ещё до обеда, с ходу озабоченно спросил:
– Что происходит, Владимир Ильич, что за шум, движение какое-то в штабе, вы не в курсе?
Лжеленин отставил стакан и совершенно спокойно ответил:
– Предательство, Юрий Алексеевич. Антон Кирилла под пули подвёл, подставил. Ночью убили парня… – и, внезапно всхлипнув, жалостливо добавил, – а я ведь его с детства, – провёл рукой где-то на уровне пояса, – знал.
Потянулся к стакану и залпом допил.
– Как? – Зверев удивлённо приподнял бровь. – Как с детства?
Лжеленин, сообразив, что от нервов сболтнул лишнего, натянуто улыбнулся, долил себе коньяка и махнул рукой.
– Ай, не обращайте внимания, находит на меня периодически! Имею в виду, что жалко парня, он больше всех со мной работал, а этот лишь подвизался, приклеился к таланту.
Затрещал коммутатор. Царёв, всё ещё плохо соображавший, нажал кнопку спикерфона, решив не напрягать себя поднятием трубки.
– Всё, Владимир Ильич, – донёсся голос Фёдора Андреевича, – кончили мы этого Матвеева. В смысле, приговор приведён в исполнение!
Зверев изменился в лице.
– Какой ещё приговор? Это что ещё за дела? Кто приказал, вы? Без согласования?
Но Лжеленин был уже не тот. Он нахально заткнул коммуниста жестом, выпил.
– К чёрту согласования! Такие дела завертелись. Обойдёмся без балласта, тут не до цацканий. Слишком много взял на себя парень.
Царёв встал, сложил руки за спиной и по-наполеоновски прошествовал к окну. Оттуда он бросил на стоявшего в прострации Зверева непривычно властный взгляд и начал придуманную только что за коньячком «тронную речь», добавив в голос металла.
– Так вот, товарищ Зверев.
Едва он набрал в лёгкие воздуха для подготовленной тирады и открыл рот, дверь в кабинет распахнулась. Ворвался разъярённый Новиков без тени чинопочитания.
– Это что за новости? Что за расстрелы в подвалах штаба? Без суда, без следствия? Как объяснять это людям?
Лжеленин, не меняя позы, с вызовом посмотрел Новикову в глаза.
– Я приказал. Так и объяснять. Собаке – собачья смерть!
Новиков замолчал и сник, по крайней мере, так показалось Царёву, и он победно усмехнулся. Генерал натянуто, одними губами улыбнулся в ответ.
– А у меня хорошие новости. Удалось полностью утрясти все вопросы со штабом федералов насчёт организации очной ставки обоих Лениных. Там будут эксперты независимые, проведём комплексную проверку. Всё в прямом эфире сделаем с трансляцией на всех федеральных каналах, чтобы без дураков и инсинуаций.
Зверев захлопал глазами, Лжеленин громко икнул, с ним такое случалось в стрессовых ситуациях.
– Вот так, товарищи, – продолжил Новиков, – скоро удастся положить конец всем мучениям. Федералы довольно легко пошли на все наши условия. Видимо, академик Подиров здорово их убедил, – генерал улыбнулся уже шире. – Так что это пошло нам на руку. Мы используем нашу студию, из которой транслировали призыв к восстанию, там как раз сейчас бригада нейтралов из Сибири стоит, они обеспечат безопасность обеих сторон.
– К-как вы обо всём договорились? А как же мы, наше мнение, вы как так за вождей решаете?! – Зверев начал отходить от шока.
– А это не моё личное решение и инициатива. Мне поступило распоряжение председателя Революционного совета, а в процессе переговоров и подготовки мероприятия принимало участие всё руководство Чрезвычайной комиссии. Мы свою работу сделали, товарищи.
Новиков с достоинством склонил голову, прощаясь. Уже из дверей добавил:
– Не будем тянуть, поедем завтра утром.