– Красотка! – позвал меня кто–то. Это был парень по имени Денис, ему было семнадцать. Вчера я еще думала, что он был довольно скромным. Алкоголь делает с людьми невероятное. Я никак не реагировала на его слова, и он сам подошел ко мне шатаясь. – Пошли в кабинет! – он потянул меня за руку. – Не ломайся!
– Ты пьян, – строго проговорила я. Он все равно поволок меня за собою. В надежде я посмотрела на Максима. Как я и ожидала, он не отрывал от меня глаз. Он подошел к нам.
– Денис, давай все проясним? – обратился он к парню. – Таня со мной…
– Базара ноль, – отвечал Денис. Он пошел дальше клеиться к остальным девчонкам.
– Перегибаешь палку, – повернулась я лицом к Дежурному.
– Ох, прости! Наверное, тебе нравится, когда к тебе тянутся только выпившие ребята, других ты просто не цепляешь!
– Да пошел ты! – я решила уйти отсюда подальше. В медицинской зоне было тихо. Тут был выключен свет. Я хотела лечь на пол и разрыдаться. Но перед этим я нащупала на стене выключатель. Свет на секунду ослепил меня.
– Выключи, – раздался угрюмый голос Ани. Они сидела, положив голову на сложенные на стол руки. Я видела только ее рыжую голову. Я не могла понять, почему она здесь сидела совершенно одна. И была ли она пьяна? – Выключи свет, – повторила она и подняла свою голову. Я увидела ее заплаканные глаза. Только сейчас я заметила рядом с ней кружку. Она уже выпила. – Господи! – она встала и шатаясь подошла ко мне. Еле как она нащупала кнопку на стене и выключила свет. Потом она вернулась на прежнее свое место, кажется. Было так темно, и она что–то снесла по пути. Парочка бранных слов вылетело из ее уст. Вскоре я уже сидела рядом с ней за одним столом. Она была самой подходящей компанией. Остальные вели себя чересчур откровенно, Аня же мирно сидела и ничего не говорила. Но потом мы все–таки с ней разговорились. – Я тебе завидую, Таня. Рядом с тобой замечательный парень, у тебя есть любящая сестра, а у меня… у меня никого здесь нет.
– Разве нет у тебя братьев или сестер?
– У меня был старший брат, Ваня,– она тяжело вздохнула. Я приготовилась ее слушать. – Мне было пятнадцать, когда его выбрали Праведники. Ему тогда было двадцать, красавец, весельчак, – по ее голосу было слышно, как она улыбнулась. – Он, казалось, ничего не боялся. Даже тогда, когда мы вместе шли на площадь, он шутил, говорил, что его просто не могут выбрать, он всегда говорил, что родился везунчиком. У меня до сих пор его лицо перед глазами. Я впервые тогда увидела его серьезным, испуганным. А потом, когда его уже увезли, я почувствовала пустоту, будто у меня была дыра внутри, и она никогда не сможет затянуться. После этого случилось то, что я до сих пор считаю чудом. Знаешь, наша семья не была верующей, но я была уверена, что это кто–то сверху послал нам благодать. Я шла с очередной охоты и услышала, как кто–то стонал от боли. Это была девочка, ей было десять лет. Она была худой, больной. Не знаю, может это была судьба, но мы встретились с ней после того, как я потеряла брата, а она родителей. Ее звали Наташей. Она была брошена на произвол судьбы, так как у нее никого не осталось. Вся спина ее была в свежих рубцах, видимо, это была работа Дежурных. Я взяла ее с собою. Родители сначала были очень строги с ней, но потом она стала напоминать нам Ваню. Как будто его душа поместилась в этом тоненьком и больном теле. Я полюбила ее. Но… – Аня сделала остановку, чтобы выпить содержимое кружки. Она издавала такие звуки, будто задыхалась. Она достала откуда–то фонарь и стала, что–то лихорадочно искать на столе. Она взяла маленький кусок черного хлеба и стала его тщательно пережевывать. Она попросила меня включить свет. Теперь я видела ее измученное лицо, видела ее красные от слез глаза. Это была совсем другая Аня.
– Что было дальше? – спросила ее я. Она закрыла лицо руками, будто собирала свои мысли вместе, чтобы продолжить свою историю.
– Примерно через два года по городу начала ходить ужасная болезнь. Наташа и так была слабой, а эта хрень окончательно сломила ее. Она умерла. В последние две недели своей жизни она ничего не могла есть и пить, она лежала и не могла подняться, у нее был жуткий жар, и я знала, что она не сможет пережить это. Дежурных это не волновало, они заставляли работать и больных. Мой отец начал делать и Наташину работу тоже. Я хотела сама за это взяться, но родители убедили меня, что я нужнее дома, у ее постели. Она просила меня жить так, как хотела бы она сама, а она то ли в бреду, то ли в нормальном состояние говорила об одном. Она хотела сбежать отсюда. Меня это поразило. Даже я в семнадцать не смела думать об этом, а она в двенадцать умоляла меня об этом. А потом она умерла. Я целый год бездействовала, а сейчас я тут. Но я вот думаю, такой ли жизни хотела Наташа?