Реньо внимательно посмотрел на Колчака и протянул Жанену исписанный листок блокнота. Жанен прочел листок и задумался.
— Может быть, так? — спросил Реньо.
— Может быть, так… — неуверенно сказал Жанен.
Колчак сидел с окаменевшим лицом и глядел куда-то в пространство. Он, казалось, даже не слышал, о чем говорили французский посол и французский генерал.
— Из каждого положения есть выход, — сказал Реньо.
Колчак взглянул на посла и нахмурился, как бы прислушиваясь к отдаленному шуму.
— Нельзя не выполнить решения союзников, но нельзя, конечно, и уронить в глазах населения ваш престиж — престиж верховного правителя, — сказал Реньо. — Нужно соблюсти все приличия.
— Не понимаю, — сказал Колчак.
— О, это не так сложно, — с улыбкой сказал Реньо. — Вы останетесь верховным главнокомандующим русской армии, а мосье Жанен будет верховным главнокомандующим всеми войсками союзников, войсками, находящимися в Сибири, включая чешский корпус и формирующиеся польские легионы… Это не так сложно.
— А объединенное командование на фронте? — насторожившись, спросил Колчак.
— Оно останется за вами. Генерал Жанен будет вашим заместителем и постоянным советником, — сказал Реньо. — Постоянным советником и уполномоченным союзного командования. Генерал Нокс займется снабжением и обучением войск.
Колчак все еще недоверчиво смотрел на Реньо, однако лицо его посветлело.
— Значит, верховное командование остается за мной? — спросил он.
— Да, — сказал Реньо, — при постоянном советнике генерале Жанене.
Жанен, разгадав мысли Реньо, сейчас же согласился.
Колчак повеселел. Такое решение он считал своей первой дипломатической победой. Остался доволен и Реньо. Требование союзников было выполнено. Верховное командование русскими войсками, хотя формально и осталось за Колчаком, но фактически перешло в руки уполномоченного союзников Жанена. К тому же в руках союзников оказалась единственная сибирская железнодорожная магистраль, связывающая фронт с тылом и с владивостокским портом снабжения. На ней фактическими хозяевами были дислоцированные на станциях и подчиненные только Жанену войска американцев, англичан, французов, итальянцев, чехов и сформированные полки польских и латышских националистов. Японцы хозяйничали в Забайкалье.
Колчак не задумывался о смысле принятого решения. Не подумал он и о том, что вести войну и быть фактическим хозяином в Сибири мог только тот, в чьих руках была Великая сибирская магистраль. Ему казалось, что он выиграл бой с Жаненом, и теперь следовало во что бы то ни стало выиграть бой за Пермь, чтобы и в глазах союзников и в глазах населения Сибири поднять свой престиж и правителя и полководца.
На другой же день, забросив все остальные дела, он занялся подготовкой к Пермской операции — первой самостоятельной операции сибирских белых войск, находящихся под его верховным командованием.
7
Приехав в Екатеринбург, Василий Нагих прямо с вокзала отправился на Верх-Исетский завод отыскивать Павла Берестнева.
Здесь все еще стояла затянувшаяся осень. Мокрая земля была усеяна жухлыми желтыми листьями.
Торопясь поспеть к заводскому обеденному гудку, Василий все ускорял шаги. Он миновал сквер, городской пруд, прошел мимо белого и зеленого соборов, мимо особняков с резными карнизами и колоннами у парадных дверей, мимо домов-лачуг и мелочных лавок и вдруг приостановился, пораженный внезапным безлюдием улицы.
Город кончился. Впереди лежал пустырь, и за ним в отдалении поднимались черные трубы завода.
Плотная синяя туча дыма, слепя солнце, ползла над рабочим поселком. Городской шум сменился лязгом и грохотом железа, словно где-то здесь, совсем рядом, может быть, за глухой кирпичной стеной, возле которой шел Нагих, катила свои гремящие волны неспокойная железная река.
Воздух был сизым и душным. Пропитанный влагой и каменноугольным дымом, он казался сизым туманом.
Сквозь несмолкаемый грохот железа с озера за старей заводской плотиной доносился плеск встревоженной ветром воды.
Василий прошел вдоль кирпичной выщербленной стены и остановился у толстых сосновых бревен, россыпью лежащих невдалеке от заводских ворот. Он оглядел раскинувшийся за неширокой площадью рабочий поселок и, закурив, сел на ошкуренное дождями и солнцем старое бревно.