— Укладывается, — сказал он.
— А вы почему не укладываетесь?
— Я пойду с вами.
Наталья подняла на Василия испуганные глаза.
— К чему же вам-то идти? Не надо, я одна… Я не страшусь…
— Я пойду, — сказал Василий.
Он снял с вешалки полушубок, шапку и стал одеваться. Наталья тоже оделась, и они вместе вышли на крыльцо.
Луна только встала. Рваные клочья черных облаков стремительно неслись на запад. Изнемогая под ветром, рябина, будто просясь в дом, тонкими прутьями хлестала и царапала ставень окна.
Они пересекли двор и через маленькую калитку вошли в сад соседней усадьбы. Голые деревья почти вплотную стояли у невысокой резной изгороди.
— Здесь, — сказала Наталья. — Отсюда все видно.
Василий посмотрел через изгородь и немного в стороне увидел площадь, холмик братской могилы и рассыпанный штабель бревен. Все казалось затянутым голубым туманом, и по площади ползли тени частых облаков. Кругом не было видно ни одного человека.
— Здесь и ждать будем, — шепотом сказала Наталья.
Она стояла, прижавшись к стволу дерева, и смотрела на площадь. Василий стал рядом.
Ветер гнул ветви деревьев, и с плотины доносился плеск воды.
— Ведут… Ведут… — вдруг зашептала Наталья. — Глядите в улице-то, глядите…
Василий вгляделся в голубой туман и среди чернеющих домов, в пролете улицы, увидел колышащееся белое пятно. Потом он с трудом различил идущих плотной кучкой людей.
— Да что же это такое, прости господи, — шептала Наталья. — И правда в белье их ведут… Правду мытницы говорили…
Теперь Василий увидел и конвоиров. Они частой цепью окружали людей в белом и шли, держа наперевес винтовки с примкнутыми штыками.
Люди в белом подошли к братской могиле и разобрали, видимо, заранее приготовленные лопаты. Конвоиры разместились полукругом.
Черные комья влажной земли взлетали в воздух и, как относимые ветром, падали в стороне, насыпая черную гряду.
Василий сосчитал арестованных. Их было девятнадцать человек.
— Ничего не могу разглядеть, ничего… — прошептала Наталья и вдруг шагнула к изгороди.
Василий схватил Наталью за руку.
— Куда?
— Ничего здесь не вижу, ближе подойду, — сказала Наталья. — Будто Павел, да будто и не он…
— Стой тут, — сказал Василий. — Никуда не пущу. Нету там Павла. Я его по росту хоть за десять верст отличу…
Наталья попыталась высвободить свою руку из руки Василия, но он крепче сжал ее пальцы.
— Сунься сейчас на площадь, они враз пристрелят…
Черная гряда земли перед могилой росла, и вскоре землекопы скрылись, спустившись глубже в откопанную яму. Теперь видны были только взлетающие комья и неподвижный полукруг конвоиров.
Наталья прижалась к стволу дерева и замерла. Василий стоял рядом, касаясь плечом ее плеча, и все еще не выпускал холодной и безвольной ее руки.
За черной грядой снова показались белые фигуры, и вдруг, будто вытолкнутый из могилы землей, заколыхался над ямой гроб. Его подхватили стоящие у краев ямы люди в белом. За первым гробом из ямы поднялся второй, третий…
— Идем, — сказал Василий, пожав руку Наталье. — Нету тут Павла. Чего дольше глядеть — только себя казнить… Прежде нужно было дело делать, а теперь что… Глядением им не поможешь.
Наталья не двинулась с места. Она вздрагивала и все плотнее прижималась к стволу дерева.
Василий понял, что она плачет.
— Полно, Наташа, полно… — сказал он. — Пойдем…
Словно боясь, что Нагих насильно уведет ее, Наталья обхватила ствол дерева рукой.
— Не пойду, — сказала она сквозь слезы. — Казниться нам и надо…
С площади ветер донес отрывки какой-то команды.
Сбившись кучкой, люди в белом поднимали гробы. Они поднимали их, подхватывая под днища, и брали на плечи.
Похоронная процессия двинулась.
В мутном лунном свете гробы колыхались, как плывущие по волнам.
— Идем, — сказал Василий, — чего же теперь… Слышь, Наташа…
10
Лукину с Нестеровым был отведен левый угол землянки. Конвоиры устроились возле печи. Не снимая шуб и меховых шапок, они, поджав под себя ноги, уселись на полу перед очагом и принялись кипятить чай, поминутно подкладывая в топку ярко вспыхивающие сухие еловые прутья.
Лукин лежал на спальном земляном возвышении неподвижно, с закрытыми глазами. Никита сидел рядом и смотрел на черное оконце под потолком. Отсветы огня играли на стеклах оконца, разбрызгиваясь частыми каплями, будто на улице шел розовый дождь.
Никита чувствовал себя усталым, но не испытывал ни страха, ни тревоги. Он не хотел и не мог верить в смерть. Он даже не мог представить ее себе. Все, что говорил Косояров, существовало как бы само по себе, а он — Никита — сам по себе, и угроза быть повешенным не могла коснуться его.