Умирающий опять пошевелил пальцами, но ничего не ответил и вдруг отвел тускнеющие глаза, снова устремив рассеянный взгляд в потолок.
«Отходит, — подумал Алякринский и вместо жалости к лежащему перед ним вахмистру ощутил облегчение от спавшей заботы. — Вот и вся исповедь…»
Однако он еще несколько минут просидел на краешке койки, прислушиваясь к затухающему дыханию вахмистра и глядя в его уже мертвое лицо.
«А в чем он хотел исповедоваться? О чем хотел рассказать? Как палил заимки? Как казнил осужденных на смерть?»
Алякринский поднялся, сгорбившись подошел к столу и погасил уже ненужную свечку. В окнах стоял рассвет.
«Теперь можно ехать, — подумал он. — Скажу, что вахмистр умер, и поеду».
Но сказать о смерти вахмистра было некому — фельдшера в соседней комнате не оказалось.
Озадаченный Алякринский вышел на крыльцо и тут, во дворе, увидел солдата с повязкой санитара на рукаве шинели. Он стоял у колодца и крутил колодезное колесо, поднимая воду.
— Раненый умер, — сказал Алякринский.
Солдат удивленно взглянул на отца Николая, словно поразившись его присутствию здесь, в медицинском околотке, и продолжал крутить колесо. Только когда над срубом показалось ведро с плещущейся водой, он отер рукавом лоб и сказал:
— Еще вчерась не жилец был.
— А где фельдшер? — спросил отец Николай.
— Тут должо́н быть, — сказал солдат, с натугой ставя тяжелое ведро на бревна сруба.
— Тут нету, — сказал Алякринский.
— Тожно, видать, ушел куда…
«Вот незадача… Уже утро, и Лена, наверное, проснулась», — подумал Алякринский и сказал:
— Послушай, будь другом, передай фельдшеру, что батюшка, мол, благословил и уехал. Ведь умер он… Чего же теперь…
— Ладно, — сказал солдат.
5
Отец Николай отвязал свою лошадь и вывел за ограду. Улица была пустынна — село еще не просыпалось.
Он сел в ходок и уже повернул было к тракту, когда вспомнил, что в Кувару из Сорочьего поля есть еще лесная дорога, более прямая и спокойная. Как-то раз ему приходилось проезжать по ней. Лежала она ближе к горам, шла перелесками, потом сплошным лесом до самой Кувары.
«Скорее будет, там ждет Лена…» — подумал он и, выехав за поскотину, пустил лошадь мелкой рысцой по дороге к чернеющему вдали лесу. В это время в селе запели петухи.
«Вот и все кончилось, — подумал Алякринский и облегченно вздохнул, словно пробудившись от тяжелого сна с видениями, мучившими его всю ночь. — Скоро взойдет солнце…»
Предутренний туман застилал степь, то густея в котловинах, то рассеиваясь легким паром над рыжей травой пологих холмов. Восток еще не загорался, и все вокруг было белесовато-серым — и земля и небо.
Алякринский сидел в ходке, сгорбившись в неодолимой дремоте, и, опустив вожжи, предоставил лошади полную свободу. Она бежала трусцой, пофыркивая и нюхая воздух, напоенный запахом прели и тумана.
Казачий патруль около первого перелеска не остановил Алякринского. Наверное, казаки предположили, что поп едет в соседний с Сорочьим полем выселок, тоже занятый японцами и белыми. Ходок свернул к горам и мягко покатился по увлажненной росой траве, густо покрывшей даже колеи всеми забытой лесной дороги.
Лес по-осеннему был тих и мертв — ни жужжания насекомых, ни птичьего щебета.
Отец Николай дремал, но вдруг его разбудил конский топот позади и какие-то выкрики. Он обернулся и увидел догоняющий его полувзвод казаков во главе со вчерашним сотником.
«Меня догоняют… Зачем это? — подумал Алякринский. — Ах да, заплатить за труды, как обещал офицер…»
— Стой! Куда гонишь? Стой! — в это время услышал он злой голос сотника, но не успел еще осадить лошадь, как какой-то вырвавшийся вперед казак на скаку схватил ее за узду.
Лошадь остановилась. Казаки мгновенно окружили ходок и спешились.
— Вылезайте! — крикнул запыхавшийся сотник.
Алякринский растерянно оглядел казаков и слез с ходка. Кто-то отвел его лошадь в сторону, и она фыркала, напуганная чужими людьми.
— Не удалось? — сказал сотник.
— Я вас не понимаю… — едва смог выговорить Алякринский.
— Поймете!.. — сотник с ожесточением хлестнул нагайкой по голенищу своего сапога. — Не удалось улизнуть?
— Раненый умер, — сказал Алякринский. — Я предупредил санитара и уехал…
— По тайной лесной дороге? — прервал его сотник. — Скрыв, что вы красный поп-расстрига? Но вас опознали, не беспокойтесь, вас опознали…