Все это промелькнуло в мозгу Грэвса, однако он ни о чем не стал расспрашивать Пепеляева. Он не был уполномочен вести с белыми генералами разговоры о верховном правителе и, вспомнив слова Эмерсона о пепеляевской оппозиции Колчаку, сказал:
— Значит, мне придется обойтись своим конвоем?
Морей перевел.
Лицо Пепеляева стало совсем багровым, и на скулах появилась синева. Даже руки генерала покраснели. Он сильнее насупился, неловко заерзал в кресле и пробормотал:
— Придется…
Грэвс обернулся к Морею.
— Капитан Морей, — сказал он. — Спросите генерала о машинах.
Морей спросил.
— И машин у меня нет, — сказал Пепеляев и отхлебнул из стакана глоток чая. — У меня ничего нет…
Грэвс несколько секунд молча смотрел на Пепеляева, потом сказал:
— Сожалею, что у вас не нашлось для меня ни машин, ни солдат… Но я должен выполнить приказ и поеду на собственном «кадилаке», посадив в него столько конвоя, сколько уместится…
Морей смотрел в пол. Видимо, он сейчас тяготился своей ролью переводчика.
Грэвс повернулся и пошел к двери, в наступившей тишине слыша, как позвякивает о стекло стакана чайная ложечка генерала Пепеляева.
— Они, кажется, все перессорились, — сказал он ожидавшему его на перроне Эмерсону. — Все перессорились — это плохой признак…
Вытянутое, с тонким носом и выдающейся вперед челюстью лицо Грэвса помрачнело. Сейчас он был похож не на генерала, собирающегося инспектировать войска фронта, а на банкира, получившего сообщение о полном банкротстве его конторы.
8
Поездка на фронт не развлекла и не успокоила Грэвса. Он не нашел той армии, которая была способна перейти в контрнаступление. Он проехал от Ишима до Петропавловска, он виделся со всеми командующими, и везде было одно и то же: уставшие войска, батальоны в сто штыков, солдаты, ненавидящие своих офицеров, и офицеры, боящиеся своих солдат. Армия еще не оправилась от удара под Челябинском, и сосредоточение войск, о котором говорил Дитерихс, было больше похоже на продолжающийся отход.
Он вернулся в Омск озабоченным. Что мог он предложить Моррису? Чем можно было заставить белых солдат драться? Как пополнить поредевшие полки Колчака? Он был раздражен и негодовал на всех: и на солдат, и на колчаковских генералов, и на самого верховного правителя Сибири. Их он считал виновниками отступления и всех бед на фронте. Они не удержали Сибирь, и Сибирь теперь ускользала. Нужно было что-то делать, что-то немедленно предпринять, чтобы удержать ее. Но что? Заменить Колчака Гайдой или Хорватом, или Семеновым? Снова вытащить на политическую арену эсеров? Что?
Он ехал по улицам Омска мрачный и злой, как разорившийся купец, и сердито поглядывал по сторонам. Город казался ему излишне беззаботным. В городском саду гремела музыка. Рестораны ломились от публики, хотя еще не наступил вечер. Навстречу кадилаку, еще несущему пыль фронтовых дорог, катились пролетки лихачей, в которых безусые прапорщики с глазами кокаинистов обнимали накрашенных женщин, ярких, как птицы. По панелям главного проспекта пестрым нарядным потоком, горланя и смеясь, спешили куда-то городские интеллигенты и зажиточные горожане, может быть, страхом загнанные в это шумное веселье.
— Пир во время чумы… — ворчал Грэвс, глядя по сторонам, и думал о сильной власти для Сибири.
«Какие бы грандиозные резервы можно было создать для фронта против большевиков, мобилизовав всех этих горожан… Всех, всех, всех…»
Подъехал он к дому американского представительства усталым, взвинченным и, только войдя в подъезд, почувствовал некоторое облегчение — здесь он был дома и в безопасности.
Посол Моррис встретил Грэвса на пороге кабинета.
— О, мистер Грэвс! Какие новости?
— Плохие, — сказал Грэвс. — Я не видел армии, способной к контрнаступлению.
— Они не показали ее вам?