Боясь разбудить Ксенью и Прасковью Васильевну, Лена на цыпочках спустилась с крыльца, улыбнулась, лукаво покосившись на желтые стебли осенней травы у забора, и побежала через двор. Ей хотелось сейчас быть поближе к саду, увидеть рыжую листву на дорожках, уже оголенные веточки акаций.
Она выскочила за ворота и перебежала через улицу.
Теперь сад был прямо перед ней. Листвы на дорожках было много, но деревья стояли все еще в пышном багряном уборе и вершины их едва не упирались в подрумяненные края белых облаков. И вдруг откуда-то, казалось, из-за этих подрумяненных облаков, вырвалась голубиная стая. Белые, черные, желтые, рыжие, сизые и бурые крылья замелькали в воздухе, переливаясь на солнце, и «вертячие» турманы, забравшись выше стаи в поднебесье, вдруг разом тяжелели и, как подстреленные, кубарем валились к земле, только над самыми кровлями домов снова расправляя свои острые крылья, и, запыхавшись, садились на высокие, еще не дымящие трубы.
Лена смотрела на голубей и улыбалась, словно они были добрыми вестниками оттуда, от Никиты, и у нее захватывало дух так, будто и она вместе с голубями поднялась под самые облака.
Ударил церковный колокол. Лена обернулась, увидела вдалеке коричнево-серую громаду приземистого и тупоглавого кафедрального собора и сама будто сразу спустилась из голубиной стаи на землю. Начинался обычный день. Бренча черпальным ведром, на улицу въезжала телега с водовозной бочкой. Водовоз нахлестывал бичом вислоухую сивую лошадь, и она, едва не до земли опустив голову, кряхтя, налегала на хомут, с трудом и натугой переставляя согнутые в коленях дрожащие ноги. Крестясь на благовест, прошли какие-то старухи в черных платках, поджав хвост и нюхая пыльную лебеду, по канаве пробежала трусцой тощая собака, и вдруг откуда ни возьмись у самого домика Ксеньи появились два человека. Один был с длинным помазком в руке и с ведерком у пояса, другой нес толстую пачку каких-то листков.
Высокий ударил помазком по забору, и на нем осталась жирная клякса студенистого клейстера. Его спутник торопливо наклеил развернутый листок. Потом они пошли вдоль забора и свернули за угол.
Лена подбежала к листку. Она скользнула взглядом по убористому шрифту, и первым ей бросилось в глаза слово «Колчак», напечатанное крупными буквами внизу.
«Приказ? Воззвание?» — Лена ближе подошла к листку.
«Приближается тот счастливый момент, когда чувствуется решительный перелом борьбы и дух победы окрыляет войска и поднимает их на новые подвиги, — прочла она и уже не могла оторвать глаз от черных строк. — И здесь, на востоке, куда устремлено ныне главное внимание противника, и на юге России, где войска генерала Деникина освободили от большевиков уже весь хлебородный район, и на западе, у границ Польши и Эстляндии, большевики потерпели серьезные поражения…»
— Неправда, неправда… — шептала Лена, читая все дальше и дальше, и строчки прыгали у нее в глазах.
«Укрепление успехов, достигнутых наступающими под верховным моим командованием армиями, предрешает завершение великих усилий…»
На площади ударил колокол кафедрального собора. Лена вздрогнула и обернулась.
На углу все еще крестились старухи, но больше на улице никого видно не было.
И прежде чем подумать, что из этого выйдет и какому риску она подвергает домик Ксеньи, Лена протянула руку и сорвала мокрую листовку, скомкав ее в кулаке.
Только уже во дворе она подумала, что ее могли заметить старухи. Она поспешно захлопнула калитку и, сама плохо понимая, зачем, задвинула ее засовом ворот. Потом она вбежала в дом.
— Что случилось? Почему ты заложила ворота? — спросила Ксенья.
Прасковья Васильевна с перекинутым через плечо полотенцем стояла у буфета и испуганно смотрела на Лену. Ставни уже были открыты, и солнце сияло в расставленных на столе стаканах.
— Они расклеивали на нашем заборе… Я сорвала… Вот это… — сказала Лена и бросила на стол смятую листовку.
— Боже мой, — сказала Ксенья и беспокойно обернулась к окну. — Зачем ты это сделала?
— Я сама не знаю… — сказала Лена.
Ксенья подошла к столу, расправила листовку и стала читать.
Лена вытирала о фартук запачканные клейстером пальцы и глядела в пол.
— И еще в такой день… — сказала Ксенья и отбросила листовку.
Лена вспомнила о книгах, принесенных Силовым, и, вздрогнув, посмотрела на Ксенью.
Прасковья Васильевна схватила листовку с таким испугом, словно это была выпавшая из печи горящая головешка, и опрометью бросилась к двери.