«Ах, вот где, вот когда я его видела…» — подумала Ксенья и, сама удивляясь спокойствию своего голоса, сказала:
— Чепуха какая… Полтора года назад я была в Чите, об этом всегда справки можно навести…
— Не спорю, не спорю, — прервал Ксенью Пупков, приложив руки к груди. — Но справки справками, а дело — делом. Как чехи к Иркутску подступили, вы действительно скрылись куда-то — может быть, и в Читу, нам это не известно. Только в ту пору вас и в самом деле тут в городе не было. Мы всюду искали, чтобы отблагодарить, да не нашли. И вашего братца военного красногвардейского комиссара товарища Коптякова тоже не нашли. Уезжать-то вы уезжали, это правда, пути-дороги никому не заказаны…
Капитан насторожился.
— Постойте, — остановил он Прокопия. — Вы говорите: «Коптякова», а тут в паспорте другое сказано: «Попова». Как же это понять прикажете? А?
— Попова? — Пупков наклонил голову так, будто боялся ослышаться. — Нет, ваше благородье, Коптяковы они фамилию имели, это как бог свят. Впрочем, их дело женское, хоть и партийные… Время придет замуж идти — не откажешься. Может, и в самом деле за какого Попова выскочить успели, дело житейское — никому из женского не любо в вековушах-девках сидеть… Только прежде фамилия их Коптяковы была, это уж подлинно. Я о них долгие справки наводил и послеживал за ними, чтобы, значит, когда время придет, свое взять…
— Никаких Коптяковых я никогда не знала… — начала было Ксенья, но капитан, вдруг вскочил с кресла, схватил тяжелое пресс-папье и с силой хватил им по краю стола. Раздался оглушительный удар, словно под столом что-то выстрелило.
— Довольно комедии! — закричал капитан. — Мерзавка…
Ксенья почувствовала боль в сердце, потом холодную пустоту, будто вся кровь отлила от него.
— Мерзавка… — повторил капитан, поняв силу этого слова, и заметался по комнате.
Наткнувшись на Пупкова, он приостановился и пробурчал сквозь зубы:
— А вы чего здесь торчите? Отправляйтесь! Нужно будет — вызовем.
И пока капитан метался из угла в угол, одноглазый подошел к Ксенье и, многозначительно пяля на нее свой единственный глаз, зашептал, то и дело косясь в сторону разгневанного патрона:
— Не раздражайте его, чистосердечно советую, не раздражайте. Сердит он, ох, сердит… Как бы хуже не было. Лучше сразу признавайтесь, не доводите до беды… И вам легче станет; от греха освободитесь, от тяжести в себе таить да разоблачений бояться, и он сразу успокоится… Право же, уж сколько у меня таких случаев бывало, потом благодарили… Ведь чего уж теперь там, нам все известно, от улик никуда не уйдешь, и ждем мы только вашего признания и раскаяния. Жаль вас, молодая вы, красивая — вам только жить да жить… По-дружески советую: сразу признавайтесь, без запирательства. Миром-то лучше поладить, чем ссориться…
Ксенья молчала, глядя в пол.
— А то ведь, знаете, он не посмотрит, что вы интеллигентка, и штанишки спустит, — продолжал одноглазый, склонившись к самому уху Ксеньи и говоря шепотом. — Я вам строго по секрету скажу: нам ведь при допросах разрешено и физические методы применять… Физические методы… Инструкция есть, сам адмирал Колчак подписал… Вот и подумайте, не доводите до, так сказать, физических методов… Ведь со слезами сознаваться придется. А стыд-то какой, стыд-то… При методах оголяют…
Пока одноглазый все это шептал Ксенье, капитан, нагулявшись по комнате, вернулся к столу и снова сел в кресло, поправив съехавшее набок пенсне.
— Ваша настоящая фамилия? — спросил он, положив перед собой листок бумаги и взяв перо.