Колчак рассчитывал поговорить с Розановым с глазу на глаз и не сумел скрыть досады, увидав, что Розанов не один. В кабинете начальника штаба у стола на самом краешке кресла сидел член свергнутой директории Виноградов.
Испуганный, бледный, он сидел, опершись локтями о колени, опустив голову, и поеживался, будто и здесь, в комнате, его все еще донимал уличный холодный туман. Виноградов показался адмиралу вдвое меньше ростом, чем был прежде.
— Вас не арестовали? — желчно спросил Колчак, мельком взглянув на Виноградова.
Виноградов поднял голову и поморщился, как от сильной головной боли.
— Нет, ко мне никто не являлся… Я не член директории, я персональный заместитель члена директории…
Розанов стоял посреди комнаты и пристально глядел на адмирала, однако лицо его не отражало никаких чувств, никакой мысли. Оно было похоже на лицо спящего с открытыми глазами.
— Но что же все-таки произошло, ваше превосходительство? — спросил Колчак, не поняв пустого взгляда Розанова.
На плечах Розанова дрогнули погоны.
— У меня нет никаких сведений, — сказал он, почти не раскрывая рта. — Телефонная связь до сих пор не работает. Посланные мною ординарцы никакого толку не добились и узнали лишь то, что всем нам уже известно. Из состава директории арестовано четверо во главе с Авксентьевым, но кем арестованы, почему арестованы — понять невозможно…
— Их арестовали казаки, — дрожащим голосом сказал Виноградов. — Взяли ночью… Все они жили в доме директории, рядом со зданием гимназии…
Колчак, не обращая внимания на Виноградова, смотрел на Розанова, стараясь подметить в его лице какое-нибудь движение, какую-нибудь мысль. Ему хотелось понять, кто этот стоящий перед ним генерал — союзник или противник.
«Он начальник штаба и самый близкий Болдыреву человек, а Болдырева сегодня лишат армии, — думал Колчак. — Как отнесется он к перевороту?»
Колчак редко встречался с Розановым и плохо был знаком с ним. Из рассказов офицеров он знал, что прежде Розанов служил в Красной Армии, прикинувшись сочувствующим большевикам, и выполнял задания эсеров. Во время чехословацкого мятежа в Поволжье он перебежал на сторону восставших чехов, еще больше сблизился с эсерами и вскоре стал начальником штаба поволжской армии Комуча. Остался он начальником штаба и при директории, когда под ее флагом объединились все областные правительства.
Колчак знал о преданности Розанова свергнутым теперь эсерам и боялся в лице его найти опасного врага.
«Как отнесется он к перевороту?» — думал адмирал, ожидая, когда Розанов заговорит.
Но Розанов молчал.
В молчании они простояли несколько минут друг против друга, потом Колчак недовольно взглянул на вздыхающего в кресле Виноградова и сказал:
— Однако пора ехать. Поедемте вместе со мной. Наверное, Вологодский уже собрал министров…
— Слушаюсь, ваше превосходительство, — сказал Розанов.
Они оделись и вышли на улицу.
Виноградов поплелся вслед за ними.
— К дому губернатора… В совет министров, — приказал Колчак шоферу, усаживаясь в машину.
Был тот ранний утренний час, когда рассеянный свет только начинает бороться с мглой ночи. Мутные пятна слепнущих фонарей, не давая света, маячили впереди. На пустой и темной площади поднимался обезглавленный туманом старый городской собор.
Колчак и его спутники молчали. Адмирал сидел, не касаясь спинки сиденья, прямой и настороженный, как бы готовый каждую минуту вскочить.
Машину потряхивало на булыжниках неровной мостовой. Из-под колес автомобиля с шипением разлеталась в стороны жидкая грязь.
Тишина города успокаивала адмирала. Примета хорошая — видимо, ни одна из воинских частей даже не попыталась выступить на защиту свергнутой директории.
Но вдруг где-то в тумане за собором раздался свист.
Колчак нахмурился и, вытянув шею, стал с беспокойством вглядываться в туман.
В сумраке у соборной площади колыхалось что-то темное и большое — не то толпа, не то колонна солдат.
Свист становился все отчетливее и слышнее. Он приобретал размеренность и мотив разухабистой насмешливой песенки, какие нередко певали подвыпившие матросы в портовых кабаках.
Колчак прислушался.
Где-то, когда-то, в какой-то памятный день он уже слышал эту песенку.
— Но где?..
Колчак на мгновение закрыл глаза и вдруг увидел перед собой раскаленную солнцем улицу тамильской деревушки: глинобитные лачуги без окон, чахлые бананы перед дверьми… По улице бегут полуголые коричневые женщины, дети и тонконогие коричневые мужчины… Потом — полисмены… Много полисменов в пробковых шлемах и с короткими дубинками в руках. А с другого конца улицы, отрезая путь бегущим, входят солдаты. Это британцы. Они идут, как на прогулке, четко отбивая шаг, и насвистывают…