— Мы все вас просим остаться, — сказали министры.
Вологодский не заставил долго упрашивать себя. Он немедленно согласился и, вдруг всхлипнув, расплакался.
Слезы текли по его трясущимся щекам и мочили бороду. Он не вытирал их.
Кто-то из военных, не беспокоясь о том, что слова его могут быть услышаны самим Вологодским, достаточно громко сказал:
— С чего это он нюни распустил? Со страху? Или поминки по директории справляет?
Его сосед, молодой генерал с насмешливым выхоленным лицом, скривив губы, растягивая слова и картавя, ответил:
— Видимо, для истории. Они, политики, знают, что делают. Можно сказать, и с т о р и ч е с к и е нюни…
12
С легкой руки цензовиков кличка «наполеоны» прочно утвердилась за новобранцами, и никто в военном городке иначе их и не называл.
«Наполеоны» были назначены в 3-ю формирующуюся батарею и помещены в отдельной от всех казарме за проволочной изгородью.
Проходили дни, а интендантство все не отпускало шаровар. Солдаты новой партии мобилизованных, прибывшие в городок дня через два после «наполеонов», явились в казарму тоже без шаровар, в одних только байковых кальсонах.
Вот эти-то солдаты, как говорили потом, и замутили всю батарею. Были они возрастом постарше новобранцев, в службе поопытнее, за словом в карман не лезли и своему солдатскому начальству подчинялись с неохотой.
За колючую проволоку солдатам 3-й батареи выходить было запрещено. У калитки дневальство несли солдаты учебной команды. К «наполеонам» они относились строго и подозрительно, ни одного белоногого солдата за проволоку не выпускали.
«Наполеоны» бродили по казарме злые, угрюмые и во всех своих несчастьях корили нерадивое интендантство. Однако вскоре прошел слушок, что шаровары на склад давно привезены, но начальство по каким-то своим соображениям не торопится выдавать их. Что было тому причиной — толком не знал никто, но разговоры ходили разные. Поговаривали даже, что шаровары запретил выдавать сам подполковник Ланский, опасаясь, что солдаты разбегутся. Он уже получил в приказе выговор от инспектора артиллерии за нерадивость по службе и теперь был настороже. Впрочем, так это было или не так, сказать трудно, но солдаты и через неделю не получили шаровар.
Командовать 3-й батареей был назначен капитан Бызов, офицер, призванный из запаса и давно утерявший военный пыл. Еще до германской войны он ушел в отставку и жил в небольшом сибирском городке на доходы от кинематографа под вывеской «Иллюзион мечта», которым владела спутница его жизни, вдова купца Гаврилы Затеева.
Германская война вновь посадила капитана в седло и украсила его бабье лицо лоснящимся шрамом, издали напоминающим свежее конское тавро. Этот шрам делал лицо капитана злым и даже воинственным.
В военном городке Бызов обзавелся хозяйством, купил цепного кобеля для охраны огорода, где на капитана работали военнопленные австрийцы, выменял у заведующего артельным хозяйством батареи за дробовик свиней и, служа в армии, вел жизнь хуторянина.
Этой мирной жизни Бызова попытался было помешать его непосредственный начальник командир дивизиона Ланский, но в первых же стычках с капитаном потерпел поражение.
Случилось это так. Ланский, считавший, что главным качеством начальника является настойчивость, стал ежедневно вызывать Бызова к себе в кабинет для дружеской беседы и пытался преподать капитану правила хорошего тона и офицерского поведения, совершенно не совместимого с патриархальной жизнью хуторянина. Ланский любил пофилософствовать и каждый раз задерживал Бызова у себя в кабинете по часу и больше.
Бызову это надоело. Терпение его лопнуло, и однажды он решил отучить Ланского от томительных бесед и философствования.
На очередной вызов к Ланскому капитан явился сосредоточенный и угрюмый. О чем говорили командир батареи с командиром дивизиона, никто не знал. Однако не прошло и десяти минут, как дверь кабинета с шумом отворилась и из нее иронически, но мрачно посмеиваясь, вышел Бызов, а вслед за ним пулей вылетел взбешенный Ланский. Весь красный, с брезгливо отвисшей нижней губой, он подошел к дневальному и, заикаясь, приказал немедленно открыть в кабинете все окна и как следует проветрить комнату. Потом, первый раз за долгое пребывание в дивизионе, словно боясь возвращаться к себе в кабинет, подполковник отправился на берег Ангары посмотреть, как производятся занятия с солдатами.
После этого случая Ланский больше никогда не вызывал к себе командира 3-й батареи. Отношения между ними были вконец испорчены. Даже фамилию командира 3-й батареи Ланский не мог слышать без содрогания, и на лице его появлялась такая гримаса, будто ненароком он проглотил какую-то мерзость. Бызов же был доволен. Он считал себя победителем и на расспросы офицеров о том, как ему удалось избавиться от скучных бесед с подполковником, самодовольно отвечал: