«Наверное, выезд где-нибудь далеко, где-нибудь у самой реки, — подумал Никита и стал осматривать проволоку. — Подлезть под нее можно, приподнять и подлезть… Хорошо бы вдвоем…»
Никита глядел за проволоку.
Равнина простиралась насколько хватал глаз, пустынная и голая, без единого деревца. Вдалеке виднелись разрушенные кирпичные сараи, и рядом с ними чернела полоса ям, из которых, видимо, выбирали глину.
«Нет, днем не уйдешь. Заметят, обязательно заметят, наверное, у них за проволокой патрули… — подумал Никита и медленно пошел к центру военного городка. — Можно только ночью или в поздние сумерки. Кирпичные сараи… Далеко ли они от окраины Иркутска… Что же теперь делать? Ах да, разыскивать прапорщика Леонтьева, разносить почту, ждать вечера…»
Незаметно Никита подошел к офицерскому собранию.
«…разыскивать прапорщика Леонтьева… Может быть, прапорщик здесь?»
Он поднялся на крыльцо и вошел в дом.
В прихожей у входа сидел австриец с повязкой военнопленного на рукаве серой лоснящейся куртки. Он поднял озабоченное скорбное лицо и вопросительно посмотрел на Нестерова.
— Я ищу прапорщика Леонтьева. Срочный пакет, — сказал Никита. — Прапорщика Леонтьева.
Австриец безмолвно поднялся и пошел к двери с зеленой бархатной портьерой.
Никита остался в прихожей один.
Большая синяя муха билась в мутное стекло окна. Жужжала назойливо, падала вверх лапками на подоконник, кружилась волчком, потом взлетала, ударялась о стекло и снова падала на подоконник.
Из-за портьеры доносился сухой треск биллиардных шаров, слышались слова игривой песенки:
Никита прислушивался к жужжанию мухи и думал: «Сегодня вечером… Завтра уже будет поздно. Они опять отберут шаровары, опять посадят за проволоку…»
Австриец долго не возвращался. Наконец оборвалась песенка, стих треск шаров, и за дверью послышался звон шпор. Портьера раздвинулась, и в прихожую просунулась голова человека с неестественно бледным лицом и темными блестящими волосами, так обильно умащенными бриолином и так плотно прилизанными на висках, что, казалось, они нарисованы масляной краской.
— Вам пакет, господин прапорщик, — сказал Никита.
— Я занят. — Прапорщик, прищурившись, посмотрел на Нестерова. — Я занят. Получу пакет, когда п’гиду в бата’гею, — сказал он, картавя на французский манер. — Понимаешь?
— Понимаю, — сказал Никита и вышел из офицерского собрания.
Теперь он больше не торопился. Нужно было растянуть разноску пакетов до вечера. Он несколько раз обошел городок, побывал в управлении дивизиона, у дежурного офицера поручика Харитонова, у заведующего баней, пообедал и снова, ближе к сумеркам, вышел за проволоку, чтобы отнести на подпись бумаги капитану Бызову.
Строевые занятия с солдатами уже закончились, и плац был пуст. Городок притих и потемнел. Над Ангарой скапливались серые облака, ползли на запад, загромождали небо.
Никита шел по грязным щелистым мосткам и думал о Лукине, жалея, что не успел подружиться с ним и толком узнать, что он за человек.
Собачий лай вывел Никиту из задумчивости.
«Усадьба Бызова…» — вспомнил он и повернул на тропинку, ведущую к офицерским флигелям.
Вскоре во дворе одного из флигелей он действительно увидел Бызова.
Капитан в шинели нараспашку, заложив руки в карманы брюк и покачиваясь с каблука на носок, стоял возле собачьей конуры и плевал в дыру, прогрызенную псом над дверью. Пес хрипел, царапал когтями запертую снаружи дверь, громыхал цепью.
Когда плевок капитана попадал в разъяренную пасть, пес на миг замолкал, старательно облизывал черный нос, потом обиженно фыркал и снова начинал скулить, захлебываясь лаем.
«Экое занятье нашел», — усмехнувшись, подумал Никита, останавливаясь у калитки, и кашлянул, чтобы обратить на себя внимание капитана.
Бызов с неохотой оторвался от конуры и, почесав выпирающий из-под кителя живот, спросил:
— Чего тебе нужно?
— К вам, господин капитан. Бумаги на подпись…
— Давай сюда.
Бызов взял из рук Никиты рассыльную книгу и, сказав: «Здесь подождешь», пошел к дому.
Никита остался у палисадника. Он ходил взад-вперед возле калитки и нетерпеливо посматривал на дверь дома, за которой скрылся Бызов.
По двору капитанской усадьбы бродили горбатые остроносые свиньи с обвисшими до земли сосками. Тяжелые и неповоротливые, они подбирали гнилую солому, разбросанную у черного крыльца, и таскали ее в стайку за домом.