В саду было совсем темно, однако Лукин шел, уверенно сворачивая с одной аллеи на другую. Никита едва поспевал за ним.
Снег уминался, и под ногами шуршала подмерзшая листва.
— Здесь, на той стороне сада, калиточка есть, — сказал Лукин. — Через нее выйдем, а дальше — рукой подать, рядом…
Они пересекли сад и подошли к резной ограде. Лукин принялся наощупь отыскивать засов калитки.
Никита прислушался.
Где-то вдалеке заскрипели ворота и продребезжала телега. В соседнем дворе залаяла собака, потом все стихло.
— Проволокой замотана, — пробормотал Лукин.
Никита услышал поскрипывание и шуршание под руками Лукина ржавой проволоки.
— Помочь тебе?
— Подожди, сейчас.
Опять заскрипела проволока, и вдруг стукнул засов.
Никита вздрогнул. Стук засова показался ему оглушительно громким.
Калитка приоткрылась, осыпая с перекладин крупные хлопья снега.
— Выходи, да посмотри, нет ли кого на улице, — шепотом сказал Лукин.
Никита выскользнул в калитку и огляделся. Едва различимые дома на противоположной стороне стояли темной стеной, и только в некоторых сквозь щели ставней пробивались узкие струйки света. Прохожих нигде слышно не было.
— Никого нет… Иди… — сказал Никита.
Лукин вышел за калитку и плотно прикрыл ее за собой.
— Теперь не отставай, — сказал он и побежал через темную улицу.
Они пересекли ее наискось, перепрыгнули через канаву и побежали вдоль деревянных мостков, только не по ним, а рядом, чтобы не было слышно топота ног.
Потянулся глухой высокий забор.
— Здесь, — вдруг сказал Лукин, приостановившись, и растворил перед Никитой неприметную в черном заборе калитку. — Сюда, только запри за собой понадежнее…
Лукин скрылся в глубине темного двора, и, запирая калитку, Никита вскоре услышал легкий стук в ставень.
Лукина он догнал уже на крыльце флигеля и не успел еще подняться по ступенькам, как за дверью послышался женский голос:
— Кто там? К кому?
— Ксенья… — почти прижавшись губами к двери, сказал Лукин. — Это я, Ксенья, отвори…
Загромыхал крюк запора, и дверь отворилась.
— Кирилл… — услышал Никита приглушенный женский возглас, быстрый шорох одежды, потом шепот Лукина: «Я не один…»
Дверь распахнулась шире, и Лукин уже громче сказал:
— Проходи, Федотов…
Никита прошел темные сенцы и шагнул в переднюю. Он ожидал увидеть толстую, неуклюжую и болтливую квартирную хозяйку, какой представил ее себе во время разговора с Лукиным в сарае, но вдруг увидел высокую темноволосую девушку с большими карими глазами.
Видимо, стук в окно поднял ее с постели — волосы были заплетены в две длинные косы, туфли надеты на босу ногу. Она стояла, запахивая свой пестрый вечерний халатик, и, приоткрыв рот, будто хотела вскрикнуть, смотрела на Лукина.
— Солдата к тебе на постой привел, — глухо сказал Лукин и кашлянул, как будто вдруг ему стало трудно дышать. — Солдата… Деваться ночью некуда, ты уж приюти, Ксенья, пожалуйста, до завтра, да заодно и меня…
— Солдата? Да-да, хорошо… Проходите… — сказала девушка и шире распахнула дверь в освещенную комнату.
ЧАСТЬ ПЯТАЯ
1
Соседи называли Платона Михайловича Новоселова «стариком», хотя ему едва перевалило за тридцать пять.
Платон Михайлович действительно выглядел значительно старше своего возраста. Его светлые и мягкие, как у ребенка, волосы слишком рано поредели, залысины поднялись чуть не до самой макушки, и лоб с тремя крутыми поперечными складками казался огромным.
Болезнь (у Платона Михайловича было неблагополучно с легкими) наложила частую сеть морщинок у губ и глазниц, состарив лицо по крайней мере на десять лет.
Платон Михайлович о своей болезни никогда никому не говорил, никогда на нее не жаловался, но, правда, часто покашливал и, другой раз случалось, по нескольку дней не выходил из дома. Зато жена Платона Михайловича — Аглая Ильинична — то и дело рассказывала соседям: «Утром проснулся весь в поту. За ночь две рубахи ему переменила… Совсем плох. Лечиться бы послать, да куда теперь пошлешь — вон, что кругом делается…»
Может быть, под влиянием рассказов Аглаи Ильиничны соседи считали Платона Михайловича человеком, совсем разрушенным болезнью, и нисколько не удивлялись, что он нигде не служит.
— Благодать, ему жена такая на счастье досталась, — поговаривали они. — Вовсе бы пропал без нее, больной — что дитя…