— Все в порядке, — сказал офицер, входя в номер, и стал снимать с вешалки шинель. — Пойдемте…
— Хорошо, — сказал Платон Михайлович.
Они вышли в коридор и спустились по лестнице.
— Если меня кто-нибудь спрашивать станет, — сказал офицер швейцару, — объясните, что отбыл по месту службы в город Ново-Николаевск.
— Слушаюсь, — сказал швейцар и растворил перед Платоном Михайловичем дверь. И опять Платон Михайлович подметил в лице швейцара едва уловимую дружескую улыбку.
На небе уже загорелись звезды. Из ресторана доносились звуки оркестра, играющего снова входящую в моду довоенную «Ойру». Вокруг уличных фонарей, предвещая мороз, колыхалось синее сияние. Снег подмерзал и звонко скрипел под ногами.
Офицер и Новоселов шли молча.
«Это они хорошо организовали, — думал Платон Михайлович. — Встреча в гостинице, номер сдан, и никаких следов не осталось…»
Офицер провел Новоселова по каким-то темным улицам и переулкам к небольшому дому за глухим забором и, толкнув не замеченную Платоном Михайловичем калитку, сказал:
— Входите сюда…
Платон Михайлович вошел в калитку и очутился в темном дворе с многочисленными надворными постройками — не то конюшнями, не то хлевами для коров, не то дровяными сараями.
— Сюда, за мной ступайте, — говорил офицер. — Темень-то здесь какая… Дайте руку…
— Ничего, я вижу.
Они подошли к черному крыльцу дома, стоящего в глубине двора. Ставни были закрыты, и дом казался тоже большим бревенчатым сараем.
Офицер в темноте нащупал дверь. Она была незапертой.
В сенцах было совсем темно, и только когда офицер отворил вторую дверь, показался мутный рассеянный свет.
Жаркий воздух с густым запахом квашеной капусты обдал лицо Платона Михайловича. Вслед за офицером он переступил порог и вошел в кухню с низким закопченным потолком и широкой русской печью в углу.
У кухонного стола, пригорюнившись, сидела какая-то старуха с темным морщинистым лицом. Голова ее была покрыта теплой шалью. На столе горел огарок сальной свечи.
— Дома? — спросил офицер.
— Дома, — ответила старуха, не поднимая головы.
— Одна?
— Одна.
Офицер, не задерживаясь в кухне, провел Платона Михайловича по коридору, и они вошли в большую комнату, освещенную горящей на столе керосиновой лампой.
В комнате было прибрано, будто хозяйка ожидала гостей: окна завешены разглаженными гардинами, по углам фикусы с промытой блестящей листвой, ни одной пылинки на рамах многочисленных картин.
На звон шпор из соседней комнаты вышла молодая женщина с бледным лицом и с серебряной прядью в черных гладко причесанных волосах.
— Вот, Вера, познакомься, — сказал офицер. — Это от Иннокентия Адриановича. Нужно проводить к Михаилу. А я с вами прощусь, мне еще другие дела предстоят, — прибавил он и, кивнув Платону Михайловичу, вышел за дверь.
— Здравствуйте, — сказала женщина, протягивая руку Новоселову, и улыбнулась так, словно давным-давно знала его и дружила с ним. — Сейчас к Михаилу пойдем, или хотите отдохнуть немного?
Улыбка Веры была так заразительна, что Платон Михайлович тоже улыбнулся.
— А что, разве еще куда-нибудь идти придется?
— Недалеко тут… Да вы садитесь, отдыхайте пока.
— Я нисколько не устал, — сказал Платон Михайлович, но все же сел на подвинутый ему Верой стул и расстегнул пальто.
Вера вышла в соседнюю комнату и вернулась уже в шубке и в маленькой шляпке с густой вуалью.
Платон Михайлович ни о чем не говорил с Верой, ни о чем не расспрашивал ее, однако Томск — «тихий город» — теперь перестал казаться ему тихим, словно он вдруг набрел на следы упорной борьбы и сам теперь шел по ним. И когда они с Верой спустились с крыльца и вышли (но теперь уже не через кухню, где томилась старуха, а с парадного хода) на неизвестную улицу, у Платона Михайловича появилось то состояние настороженной бодрости, какое неизбежно появляется у солдата в предчувствии близкого боя.
Вера взяла Новоселова под руку, и они пошли рядом, как давно знакомые и даже близкие люди.
4
Подпольная конференция собралась в хлебопекарне, находящейся в глубине двора одного из домов тихой городской улицы.
Когда Платон Михайлович в сопровождении Михаила, встреченного на третьей конспиративной квартире, вошел в низенькую и узкую дверь, он увидел человек двенадцать, столпившихся у пустых ларей для муки и у дощатого пекарского стола.