— Сначала уладим дело с крепостными, а там посмотрим.
— А если Шаликашвили все же завтра одержит победу, и мы останемся ни с чем?
— Положитесь на нас! — в одни голос воскликнули Дата и Иване.
— У нас дело с мужиками налажено, — продолжал Иване. — Мы обещали им, что их господа сами отпустят их на волю, и завтра все они сложат оружие. Их зажмут в кольцо имеретины, с одной (стороны, русские — с другой, и главарей перевяжут. Амбако Шаликашвили и разбойники вроде Бесиа будут взяты в плен и казнены.
Тавдгиридзе задумался. По лицу его было видно, что в его душе шла большая борьба. Дата и Иване, затаив дыхание, ждали ответа. Наконец он поднял голову и сказал:
— Уважение к вам вынуждает меня отступиться от своего слова. Однако, деньги, обещанные вашим начальником, должны быть вручены мне поскорее. Если он обманет, я заставлю его пожалеть об этом!
Дата и Иване вскочили окрыленные. Они низко поклонились Хасан-бегу и поблагодарили его. Пообещав не задерживать денег, они собрались уходить, но Хасан-бег пригласил их на чашку кофе. Еще час просидели они у Тавдгиридзе, усердно браня гурийское крестьянство.
— Черная, грязная у них кровь, — говорили они.— Тоже еще вздумали освободиться!
Перед их уходом Хасан-бег еще раз напомнил им о деньгах. Если завтра утром не будет денег, сказал он, он выступит на стороне Шаликашвили и обратит город в пепелище.
XVII
Рассвело. Солнце выкатилось из-за аджарских гор и глянуло в Озургетскую низменность. Солнечные лучи проникли сквозь туман, и листья, покрытые крупными каплями росы, ожили. Проснулись птицы, и в их звонком щебете потонул шум реки Бжуджи, неумолчно звучавшей в ночной тишине.
Человек пятьдесят вооруженных повстанцев окружили Амбако Шаликашвили и Георгия. Часть из них вместе с ними зашла в шалаш, остальные остались ждать на дворе. Одни приуныли, другие были полны гнева и мужества. У Шаликашвили и Бесиа был грозный вид. Георгий, напротив, приуныл.
— Боже! — горько воскликнул Шаликашвили. — Что натворили эти иуды! Больной, я лежал у себя дома в постели. Пристали ко мне, насильно заставили присягнуть. Знает бог, я приложил все усилия, чтобы победить! Оставалось еще совсем немного до конца, и вдруг такая измена! — Он плюнул с презрением.
— Когда я учился в России, — сказал Георгий, — мы часто собирались и обсуждали положение народа. Сердце щемило у нас от сочувствия народу, каждый готов был принести в жертву себя, чтобы помочь делу. Не перечислить, сколько способов мы изобретали для этого. Когда однажды мы заговорили об организация, восстания, один товарищ, постарше других, сказал: «Народ не знает, как надо действовать. Он могуч, но в роковое мгновение может вдруг 'опустить руки. Его так легко обмануть!» Я не верил тогда в правоту того товарища, а теперь вижу, что он знал, что говорил.
— Хасан-бег тоже опоздал, не начинает обстрела города. Это тоже измена? Давайте, ребята, одни, — нас полсотни человек, — нападем на город. Пусть будет что будет! Не беда, если нас перебьют! Пусть изменники радуются своему грязному делу, — сказал Шаликашвили.
— Правильно! — подхватил Бесиа. — Убьют, но зато мы погибнем с честью.
— Верно! — поддержало несколько человек.
— Что могут сделать полсотни бойцов с целым войском? — сказал Георгий. — Уж лучше дождаться выступления Хасан-бега Тавдгиридзе. Тогда, возможно, и наши люди спохватятся и поддержат нас. — Да, так лучше, — согласились многие.
— А если и Хасан-бег предал нас? Если он вовсе не начнет действовать? Тогда что? — опросил Симон.
— Враги перехватили все пути, и я уже не могу добраться до Хасан-бега, — сказал Шаликашвили.
— К нему нельзя больше пройти, всюду неприятельские заставы, — подтвердил кто-то.
— Вот что меня удивляет, — сказал Шаликашвили, обращаясь к Георгию. — Еще вчера вечером неприятель не смел носа высунуть из города, а сегодня он почти окружил Хасан-бега с его войском! Если Хасан-бег не изменил, как же он мог допустить до этого?
— Удивительно! Но я все же не могу поверить, что Хасан-бег стал предателем, — сказал Бесиа. — Такой храбрый человек и — изменник! А теперь вот что надо сделать, — продолжал он. — Оставим здесь человек десять, может они понадобятся Амбако и Георгию, а сами пойдем еще раз к нашим. Вдруг бойцы послушаются нас, передумают. А тем временем, если Хасан-бег не изменил, должен начаться обстрел города. Если же все отпали от нас, что нам остается? Мы должны будем погибнуть в бою, для чего нам жить опозоренными?..
— Хорошо говорит Бесиа, — поддержало его несколько голосов. — Пойдем к своим товарищам и попробуем их уговорить. И если они предпочтут покрыть себя позором, мы сами выполним свой долг.