— Итак, что же вы собирались мне сказать? Прошу вас…
Бахрам провел рукой по столу, покрытому бархатной скатертью с длинными кистями. Он знал, что перед ним самая образованная женщина в городе, поэтому, готовясь произнести первую фразу, несколько раз повторил ее в уме.
— Лалезар-ханум, — начал Бахрам, не поднимая головы, — вам, конечно, известно, что большинство рабочих табачной фабрики Гаджи Хейри — люди неграмотные. У нас же есть для них кое-какие книги, листовки. Однако все они на русском языке, которого рабочие не знают…
— Но ведь вы не работаете на фабрике Гаджи Хейри, — прервала Лалезар-ханум гостя.
— Верно. Я — кузнец, стучу молотком в своей кузнице. Но у Гаджи Хейри работают мои товарищи. О них-то я и забочусь. Сам я более или менее владею русским языком. Подучился, когда был в Баку. Так вот. Мы хотим попросить вас перевести на азербайджанский язык с русского то, что написано в этих книгах и листовках. Нам надо донести до рабочих смысл этой литературы. Кроме вас, мы не можем ни на кого положиться. Городским чиновникам доверять нельзя. Они — народ ненадежный… Вы меня поняли, Лалезар-ханум?
Лалезар-ханум хорошо поняла, что молодой кузнец предлагает ей взяться за дело, которое не может быть доверено каждому и должно "соблюдаться в тайне". Она насторожилась. Все это показалось учительнице очень подозрительным: почти незнакомый человек является ночью в ее дом и делает весьма странное предложение.
"Может быть, пристав опять взялся за меня? — промелькнуло у нее в голове. — Решил испытать? Идет на провокацию?.. Но, с другой стороны, если я не ошибаюсь, передо мной тот самый кузнец Бахрам, брат которого Улухан не раз сидел в бакинской тюрьме за революционную деятельность. — Она напрягла память, стараясь вспомнить, что ей рассказывал муж о рабочем бакинских нефтепромыслов Улухане. — Нет, пристав не рискнул бы вербовать брата революционера. Такой человек вряд ли станет провокатором".
Честное лицо собеседника, его скромная манера держаться вроде бы подтверждали эту мысль Лалезар. Однако она решила быть с гостем исключительно осторожной.
— Как я поняла, вы предлагаете мне переводить на азербайджанский язык запрещенную литературу? Нет, молодой человек, вы затеяли опасную игру. Я не хочу принимать в ней участие. Я не согласна.
Бахрам помрачнел. Он не ожидал такого ответа от вдовы Ордухана.
Яркий свет керосиновой лампы, подвешенной к потолку, падал учительнице на лицо. Под глазами у нее залегли синеватые тени, отчего сами глаза казались еще больше и печальнее.
Бахрам заметил, что ноздри у его собеседницы нервно раздуваются, а губы чуть подрагивают. Он понял: женщина волнуется.
"Может быть, я переборщил, — подумал он. — Нельзя было так сразу… Кажется, я испугал ее".
— Уверяю вас, в наших брошюрах нет ничего страшного, — попытался Бахрам исправить положение. — Вы сами увидите. То, о чем там говорится, и вы, и все мы слышим и читаем ежедневно.
Лалезар-ханум грустно улыбнулась.
— Хорошо, будем говорить откровенно, — сказала она, сама удивляясь своей решительности. — Я боюсь не за себя. Не думайте, что мне дорога моя жизнь. Я боюсь за тех, кто может навлечь на себя беду, общаясь с женщиной, муж которой умер в политической ссылке. Лично мне, вы понимаете, нечего терять. Но я не хочу подводить вас. Уверена, пристав Кукиев ни на минуту не выпускает меня из поля зрения.
Глаза у Бахрама весело заискрились.
— За нас не бойтесь, Лалезар-ханум! Нам тоже, как говорится, нечего терять, кроме своих цепей. Что может быть хуже нашего теперешнего положения? С крестьян дерут три шкуры, рабочий с утра до вечера гнет спину и все же не может заработать семье на хлеб. Так чего же нам бояться? Конечно, работать надо умело, осторожно. Так, как учит наша партия. Если мы из-за легкомыслия будем терять одного борца за другим, кто же тогда завершит начатое нами дело? Бесстрашие, но в то же время осторожность! Вот наш девиз.
В этот момент крошечная дверца старинных часов, висящих на стене, распахнулась и маленькая деревянная птичка прокуковала десять раз. Наджиба удивленно обернулась и, увидев кукушку, восторженно захлопала в ладоши.
Бахрам взглянул на племянницу.
— Успокойся.
Лалезар-ханум продолжала сидеть в задумчивой позе. Ни бой часов, ни шумный восторг девочки не помешали ходу ее мыслей.
Она никак не могла принять окончательного решения. С одной стороны, учительница немного опасалась этого ночного гостя, хотя какое-то внутреннее чувство подсказывало ей, что он безупречно честен. С другой стороны, она действительно была уверена, что может навлечь беду на тех, кто обращается к ней за помощью. Всматриваясь в волевое лицо своего собеседника, она неожиданно с тайной гордостью подумала: "Нет, никакая сила не заставит этого молодого парня свернуть с избранного им пути. Кто знает, может быть, он в один прекрасный день пойдет в Сибирь той же дорогой, по которой погнали моего Ордухана! Звон кандалов… Серые арестантские рубища… Бесконечный, унылый, оледеневший на морозе тракт… Вот его завтрашний удел! А он, не страшась всего этого, готов хоть сегодня кинуться в огонь!"