Вот этот самый безъязыкий Смирнов и наблюдал сейчас, как по подбородку Дружина текла широкая струйка крови. "Кто, кроме нас, узнает об этом диком обращении с человеком? — думал Смирнов в эти минуты. — Кто расскажет людям об этом окровавленном лице? Каменные стены?! Толстая тюремная дверь? Нет, и они будут молчать!"
Спустя полчаса подполковник Добровольский уже шел через крепостной двор обратно к себе. Поручик Варламов запер дверь карцера и спрятал ключ в карман.
Таким образом, кроме них троих, никто не знал, что произошло в мрачном застенке.
В тот же день после учений на плацу поручик Варламов приступил к расследованию дела.
До самых сумерек допрашивал он в маленькой комнатке комендатуры солдат седьмой роты, казавшихся ему "подозрительными". Поручик пускал при этом в ход все свои методы, вплоть до запугивания и угроз, но так ничего и не узнал.
Последним он вызвал Сырожкина.
Идя по дороге в крепость, Сырожкин не торопился, несмотря на строгий наказ фельдфебеля срочно явиться в комендатуру. Он понимал, что его вызов на допрос — только игра, которая ведется для того, чтобы втереть очки его товарищам, отвести от него всякие подозрения.
От Бондарчука Сырожкин многое знал о делах солдатской партийной организации. Больше того, он был знаком и с некоторыми из местных подпольщиков. Для него не составляло никакого труда выдать своих товарищей, которые часто шепотом делились с ним своими мыслями, в трудную минуту помогали ему, а главное, верили, как родному. Захоти он только, и они все до одного оказались бы в застенках у Варламова. Но Сырожкин боялся. Он понимал, что, если сразу выдаст всех своих товарищей, на него одного падет подозрение, каждому станет ясно его подлинное лицо. А тогда ему уже не уйти от жестокой матросской расправы.
И бесстрашный Сырожкин трусил.
По дороге в комендатуру он твердо решил, что пока не назовет больше никого из солдат-подпольщиков. Пусть Варламов набьет его карманы ассигнациями, осыплет с головы до ног золотом, он будет молчать, будет нем как рыба.
Арест Дружина ни в какой мере не бросал на него тени. Ведь любой солдат из казармы второго взвода мог случайно увидеть книжечку в сапоге у бывшего матроса. А донести Варламову было легче легкого.
Кроме того, многие были очевидцами возвращения Погребнюка в казарму перед самым налетом Варламова. Конечно же, это обстоятельство поможет ему отвести от себя подозрения и взвалить их на "интеллигента". В этом направлении ему даже удалось кое-что сделать. Сразу же после обыска Сырожкин, собрав вокруг себя товарищей, шепнул им, что с "интеллигентом надо держать ухо востро".
Когда Сырожкин вошел в коридор комендатуры, из комнаты, где Варламов вел допрос, выскочил взмокший, растерянный, с красным лицом караульный Медведко, который минувшей ночью стоял на часах у них во дворе.
Столкнувшись с Сырожкиным, он что-то невнятно пробормотал и поспешил к выходу.
"Видать, задал ему поручик перцу", — подумал Сырожкин и постучался.
За дверью послышалось: "Да-да!"
Он вошел.
Варламов сидел за столом и вытирал платком потную шею.
Увидев вошедшего, он откинулся на спинку стула и уперся руками в край стола. На лице у него появилась искусственная улыбка.
— А-а, Сырожкин! Что скажешь нового?
Поручик прищурился. Его длинные ноги высунулись из-под стола, почти касаясь сапог солдата.
Сырожкин попятился. Интонация голоса поручика сбила его с толку, и он не сразу нашелся, что ответить.
Переминаясь с ноги на ногу, Сырожкин напряженно думал, соображал, прикидывал, как начать разговор.
— Ну, что молчишь? Или есть новые сведения? Смелее! — Варламов внимательно изучал заросшее щетиной лицо солдата. — Не беспокойся, мы по достоинству оценим твое усердие. Итак, что ты хочешь еще рассказать?
Сырожкин понял: поручик ждет от него новые имена.
— Пока ничего нет, ваше благородие.
— Словом, ты утверждаешь, что заметил, как Дружин прятал книжку за голенище. И все?
Варламов тронул пальцами тоненькие усики и хитро прищурился.
— Так точно, ваше благородие.
— А может быть, ты слышал чье-нибудь приказание, чтобы он спрятал ее в сапог? Конечно, я понимаю, сам ты не бываешь на собраниях, где отдаются такие приказания. В этом я уверен… Ну, Сырожкин, что скажешь?
— Я ничего не слышал, ваше благородие.
— Одно словечко, одно-единственное слово. Вспомни! Может быть, когда они шептались, или просто так вырвалось у кого-нибудь словцо…