Наконец очнувшись от раздумий, Мухаммед поднял голову и спросил Бахрама:
— А ты точно знаешь, что конвой будет состоять только из трех-четырех солдат?
— Да, абсолютно точно. — Вопрос Мухаммеда Бахрам воспринял почти как согласие и сразу приободрился. — Ведь не станет же одного арестованного сопровождать целая армия.
Мухаммед через плечо испытующе посмотрел на Бахрама. Лицо у кузнеца, казавшееся при свете луны еще более бледным и утомленным, было спокойно и сосредоточенно, а глаза светились такой страстью, таким непоколебимым упорством, что атаман не выдержал и улыбнулся.
— А чем этот солдат провинился? — спросил он после небольшой паузы. — Какое совершил преступление?
— А чем провинился ты, Мухаммед? Его вина точно такая же. У всех нас одно горе. Жизнь тяжелая. Разве не так? Он учил солдат, что беда идет не от аллаха, а от царя. Довольно, говорит, терпеть, давайте объединимся, станем плечом к плечу, сбросим царя с трона, тогда, говорит, все мы вздохнем свободно, заживем счастливой жизнью!
Мухаммед удивленно посмотрел на Бахрама.
— Смотрите, какой смелый! — улыбнулся он. — Но ведь царь-то далеко, до него не доберешься. А он хочет его с трона спихнуть!
— Ты прав, до царя добраться трудно. Но это если человек один. А когда сплотятся все вместе, — тогда другое дело! Сначала объединятся и поднимутся здешние солдаты. К ним примкнут солдаты других городов. Народ станет на сторону солдат. Так, глядишь, и до Петербурга доберутся. Царь и глазом не успеет моргнуть, как слетит с престола. Говорят, если вздохнуть всем народом — ветер будет. А от стрельбы из-за угла, в спину — толку мало. Этим делу не поможешь. Тут надо стать в круг, как это делают быки в момент опасности. Тогда только и можно подцепить волков на рога.
— А что он говорил, когда его заковали в цепь? Продолжал опять на своем? Или…
— Конечно, стоял на своем. Иначе и быть не может. Уж таковы революционеры.
— Значит, не отказывается от своих слов. Хоть убей! Так, что ли?!
Бахрам кивнул головой.
— Именно так. Каждый день побои, пытки, морят голодом, но он тверд как скала.
— А если ему петлю на шею накинут? Что тогда? Устоит? По-прежнему будет твердить, мол, давайте свергнем царя?
— Устоит, обязательно устоит! По мы, его товарищи, не хотим, чтобы ему на шею накинули петлю. Мы хотим, чтобы такие, как он, жили и сами набрасывали петлю на шеи господ.
Наступило молчание. Мухаммед опять задумался. Гачаги не слышали их разговора, но по озабоченному виду Мухаммеда догадывались, что речь идет о чем-то серьезном и атаман никак не может принять окончательного решения.
Наконец Мухаммед поднял голову и решительно сказал:
— Хорошо. Я согласен. Только знайте, горе тому, кто вздумает устроить Мухаммеду западню! Я разыщу предателя хоть на дне морском, и вот эта рука покарает его без пощады!..
— Если мы предадим тебя, расстреляй нас в этом темном лесу. Но мы — честные люди и пришли к тебе с открытым сердцем. Подлости от нас не увидишь. Поверь.
Некоторое время Гачаг Мухаммед сидел молча, обхватив голову большими руками. Потом встал, несколько раз прошелся взад и вперед по поляне. Затем остановился перед Бахрамом и, потирая давно не бритый подбородок, спросил:
— Какой дорогой они поведут его?
— Конечно, только нижней. Наверху им не перейти реку.
— Это почему же? — Мухаммед сдвинул широкие брови. — Ведь ты говоришь, они на лошадях?
— Конвой-то на лошадях, а закованного солдата погонят пешком. Они сострадания не знают.
Мухаммед нервно закусил нижнюю губу, затем глянул на своих товарищей и, заметив, что некоторые из них клюют носом, крикнул:
— Эй, чего ждете?! Отдыхайте пока, поспите немного, Я не собираюсь ложиться.
Казалось, гачаги только этого и ждали. Через минуту поляна огласилась дружным храпом.
— Устали ребята. — Мухаммед глубоко вздохнул и покачал головой. — Уже столько лет не спали по-человечески. Да и какой сон, когда тоска гложет по дому, по детям!..
Голос у Мухаммеда дрогнул. Чувствовалось, что он взволнован.
Опять воцарилось глубокое молчание. Потом вожак гачагов спросил:
— А что будете делать с солдатом? Отобьем его… И что дальше? Ведь он не дерево, не сможет пустить в лесу корни. Подойдет ли ему наша жизнь? Станет ли лес его домом?