— Что там слышно? — по-тюркски спросил его ягд Тантарра.
Он уселся на подлокотник трона. Светильники осветили его длинные, угольно-чёрные волосы, прижатые ко лбу золотой полосой, напоминающей корону. Его узкая борода на широких скулах срослась с усами, большой нос блестел от пота. Глаза его были воспалены от бессонницы и вина.
Надменное безбородое лицо гунна, разрезанное надвое тенью, приняло почтительное выражение. Он хрипло сказал:
— Мы объявили твою волю в Стотне и Либе. Там сказали, что епископ был самозваным, но хоронил, изгнал чуму, оберегал их от авар. Себе много не брал. Говорили, что зря его убили пришельцы, зря отняли алтарь, убили.
Гунн, чуть помедлив, добавил:
— Было несколько недовольных.
— Дальше, — ягд Тантарра скрестил руки на груди.
— Они не против нового короля, они просили, чтоб ты не жёг домов, не убивал. Просили не заставлять идти с тобой в военные походы и не грабить торговцев. В солнечный месяц надо ухаживать за огородами, выпалывать хмель, в первый раз стричь овец.
Фен Хунн развёл руками, блеснули перстни на его пальцах.
— Они хотят забрать и похоронить тело епископа и его воинов, а ещё разрешить молится Священному Дубу.
— А ещё они хотят жить как их предки, выбирая старейшин и жрецов, а вовсе не неограниченной монархии без свободных тайных выборов, — сказал на кумите ягд Стикт, глядя в стол.
— Этих наглецов нужно убить, — сказал ягд Тантарра, словно не слыша замечания товарища.
Он наклонил голову. Продолжил говорить на тюркском, закатывая глаза:
— Это как с Ли Ши Минем, я помню. Пока он не убил братьев, он не стал императором.
— Не знаю, как у китайцев, но сестра лже-епископа была замужем за крупным торговцем солью из Зальцбурга, большим другом баварского герцога Гарибальда II. Это, конечно, не святой Максим, убитый а Зальцбурге варварам, баварцы этого нам не простят.
Ягд Тантарра сел на трон и некоторое время сидел неподвижно, уставившись в пространство. Затем резко встал, медленно приблизился к бойнице, сощурился на свет. Тусклое пятно солнца, укрытое серыми облаками, нависало над синими зигзагами гор.
— Зачем только я согласился захватить эту дыру? — тихо сказал он, — теперь у меня кругом враги, а прошёл только один день. Если двигаться к золотым дворцам, как этого требует Еза, меня или отравят подкупленные врагами свои же арабы или из леса стрела прилетит в спину. А ради чего? Устал я…
— Хватит, — вдруг резко сказал он.
Низкий его голос отразился от сводов и каменных стен. Задумавшить на мгновение он продолжил:
— Я недоволен тобой, Фен. Завтра, как просохнут дороги, должны быть готовы лошади и вы все. Мы поедем в Стотню и Либу, и я буду говорить с ними. А Сидоний обещал найти проводника через перевалы и леса. Но не иудеев, они лживые все, их нужно вешать на Воротной башне. На обозрение. Под видом торговцев ходят по селениям, а сами наводят за долю от добычи, банды грабителей. Где Сидоний? Сюда его!
— Слушаюсь, мой господин, — Фен Хунн быстро выскочил на лестницу и было слышно, как забренчало его оружие и панцирь.
Очень быстро на пороге зала появился бледный Сидоний. Его оловянный крест плясал в его ладонях, прижатых к груди. Увидев ледяной взгляд короля он начал, было, пятиться, но гунн толкнул его внутрь.
— Что в Стотне слышно, грек, чего рабы говорят? — спросил его на ломаном греческом Фен Хунн.
— Осмелюсь передать ропот семей из юеревни Стотния. Госпожа велела утром взять оттуда себе в услужение десять девственниц. Все боятся, что воины повелителя их обесчестят, — тихо сказал грек.