В моей голове проносились вспышки самых жестоких криминальных шоу, которые я когда-либо видела. Ужасные вещи, которые совершили люди… предположительно. Моя челюсть сжимается, и зубы начинают болеть.
‒ Учитывая все происходящее, я бы хотел, чтобы Хопкинс вернулся, ‒ усмехается папа. ‒ Прошлой ночью в ювелирный магазин ворвались. Ты уверена, что хочешь работать сегодня? Мы могли бы просто завести твой двигатель, и вернешься домой или присоединишься ко мне в магазине.
‒ Я не собираюсь открывать музей. Мне нужно навести порядок после вчерашнего беспорядка и позвонить кому-нибудь по поводу труб.
‒ Никогда не знаешь, какая опасность скрывается за безопасным каменным фасадом, ‒ предупреждает Эдрайол. ‒ Я слышал, твоего начальника уже давно нет. Где он? Ты знаешь?
Покачав головой, я проглатываю кусок блина, не разжевывая, и он застревает в горле. Я встречаюсь взглядом с Эдрайолом, и его ноздри раздуваются, слишком широкие для мужских. Мои губы дрожат. Мои маркировки становятся горячими. Сжимая пальцы в ладони, я подавляю инстинктивное желание провести ими по рубашке.
Папа вздыхает.
‒ Запри двери. И держи ту биту, которую я тебе дал, при себе. Я хочу, чтобы ты звонила мне по стационарному телефону каждые два часа.
Он меняет разговор, и я отрываю гипнотический взгляд от Адриана, вместо этого глядя на свою еду. Его улыбка запомнилась мне.
Я молча киваю.
‒ Так и сделаю.
‒ Хочешь, я взгляну на протечку? ‒ предлагает Эдрайол.
‒ Нет!
Родители бросают на меня гневные взгляды, и я запихиваю блин в рот.
За оставшуюся часть еды мама пинает меня по ногам не менее пяти раз, явно недовольная моим поведением. Устрица так и не показался. Постоянное внимание Эдрайола ‒ самое худшее, потому что между укусами и подшучиванием над моими родителями он не спускает с меня глаз. По крайней мере, надолго.
Даже когда он смотрит на моих родителей, напряжение его взгляда остается. Его злая ухмылка. Краем глаза кажется, что она стала шире лица.
Я сосредотачиваюсь на старых обоях с цветочным рисунком позади него. В детстве я изучала повторяющиеся желтые и зеленые узоры и запоминала их. Только эти узоры, этот дом уже не кажется безопасным.
Мне нужно выбраться отсюда, нужно увести Эдрайола из моего дома и подальше от моих родителей.
Мое лицо яростно краснеет, я очищаю тарелку и вскакиваю на ноги, еда словно грызет меня под ложечкой.
‒ Извините, я забыла, мне нужно на работу. Сейчас же. Вчера вечером я начала химическую чистку, и если не остановлю ее в ближайшее время, то испорчу эти кресты.
Моя ложь ‒ такая чушь, даже я ей не верю.
Папа понимает намек. Он щурится на меня, не спрашивая, почему я так поступаю. Я смотрю в ответ, умоляя.
Он соглашается, относя тарелку к раковине.
‒ Тогда ладно. В любом случае, я закончил.
Эдрайол наклоняет голову, его идеально ухоженные волосы слегка отклоняются от лица. Знает ли он, о чем я думаю? Я жую губы и встаю, поворачиваясь к входной двери.
Втиснуть нас троих в папин грузовик ‒ неловкая и неудобная задача. Я занимаю пассажирское сиденье, вынуждая Эдрайола втиснуться всем телом на заднее сиденье. Когда я включаю радио, папа пристально смотрит на меня, но не убавляет громкость. Начинает играть песня Grand Funk Railroad «Sin's a Good Man's Brother».
Сначала направляемся в пансионат Эдрайола. При дневном свете я понимаю, что дом не выглядит пригодным для проживания. Черепица свисает, а лужайка коричневая и заросла сорняками. Он отчаянно нуждается в новом слое краски, старые граффити портят бока.
Эдрайол предлагает еще раз проверить музей на утечку ‒ предложение, которое я так же быстро отвергаю.
Он подходит к входной двери и оборачивается, его улыбка застыла на месте, когда он отдает нам честь.
Его рот произносит слова: «До скорой встречи, Саммер».
Когда папа едет дальше, дышать легче.
Остаток пути проходит тихо. Когда мы доезжаем до Мейн-стрит, папа паркуется рядом с моей машиной, молча глушит двигатель и выходит, чтобы схватить тросы сзади. Я готовлюсь к нашей неизбежной конфронтации.
Папа знает меня, наверное, лучше, чем кто-либо другой. Он может заметить мою ложь за милю, и я тоже могу заметить его. В то время как мама игнорирует знаки, папа на них настроен.
Шелест листьев нарушает тишину, когда я открываю пассажирскую дверь. В ювелирном магазине через дорогу разбитые витрины заклеены желтой непересекающейся лентой. Многие магазины отмечены вывесками «Закрыто», а в тех местах, которые все еще открыты, клиентов мало. В основном это люди, которых я знаю, те, кто здесь работает.
Еще рано.
Позже посетителей будет больше.
Надеюсь.
Нервно вздохнув, я отпираю машину и проверяю двигатель. Универсал заводится, конечно, почему нет? Я позволяю ей работать, доказывая свою вину, выхожу из машины и извиняюсь.
‒ Должно быть, я ошиблась вчера вечером. Моя машина в порядке.
Он скрещивает руки на груди и просто смотрит на меня, и я уверена, что он собирается меня отругать. Ожидать этого едва ли не хуже, чем переживать это.
‒ Адриан доводит тебя до мурашек, ‒ говорит он.
Сначала я не уверена, правильно ли я его расслышала. Когда слова доходят до меня, я испытываю облегчение.
‒ Да.
Гул моего двигателя заглушает наши слова. Это мой шанс предупредить его. К сожалению, каждое объяснение, которое приходит мне в голову, заставляет меня казаться еще более безумной, чем предыдущее. Папа не суеверный человек, и до недавнего времени я тоже. Он хотел разобраться в моей внезапной перемене взглядов. Он препарировал его, как лягушку на уроке естествознания, убеждая меня, что мир одномерен. Если бы я рассказала ему об этом, я бы почувствовала себя еще более сумасшедшей.
Кроме того, если я скажу правду, и он мне поверит, он бросит меня в свой грузовик и увезет далеко-далеко. Это только ухудшит ситуацию. Я даже не знаю, что означают мои маркировки.
‒ У меня плохое предчувствие по поводу него. Я не думаю, что он хороший человек. Просто держись от него подальше ‒ ради меня.
Я потираю лицо и поправляю очки.
‒ Я думаю, что он связан со всем, что происходит в городе, и я знаю, что это звучит смешно. Пожалуйста, пожалуйста, не приглашай его снова. Даже Устрице он не нравится.
Папа хмурит брови.
‒ У него действительно чертовски жуткая улыбка.
Я обхватываю себя руками за талию.
‒ Это… просто ощущение. Назови это женской интуицией. В музее я буду в безопасности, снаружи всегда ходят люди. Я позвоню тебе в течение дня.
‒ Ты позвонишь мне, если он появится?
‒ Это будет первое, что я сделаю.
Он вздыхает и внезапно выглядит уставшим.
‒ Когда ты так увлеклась музеем? Там антиквариат и хлам. Это то, что ты всегда нам говорила.
Его взгляд скользит по фасаду здания, находящегося через два здания от него.
‒ Хочешь, я проверю утечку?
‒ Я могу с этим справиться. И я всегда была увлечена музеем, ‒ это очередная ложь. ‒ Мне не везет ни с одним собеседованием. И поэтому я… переоцениваю ситуацию.
Его лицо дергается, сомнение очевидно.
‒ Я доверяю тебе, Саммер, правда. Ты умная девочка. Только не сглупи, ладно? Я правильно тебя воспитал. Музей Хопкинса не будет твоим билетом из этого города. Скорее всего, вместо этого ты останешься здесь.
‒ Я подумаю об этом.
‒ И не занимайся тем дерьмом, которое ты натворила прошлой ночью. Я не знаю, как твоя мать с этим справится. Мы обеспокоены.
‒ Хорошо, ‒ соглашаюсь я, давая ему пустое обещание.
Он бросает на меня последний долгий взгляд, прежде чем неловко похлопать меня по плечу.
‒ Если не позвонишь мне, я позвоню в полицию. Считай это предупреждением.