Папа столкнулся с ним, когда проверял Джинни. Вот откуда он знает, что я бодрствую или когда-либо была без сознания. Зная моего отца, я готова поспорить, что это общение было не совсем приятным, и я рада, что меня не было рядом.
Увидев Хопкинса спустя столько времени, я напрягаюсь от противоречивых эмоций. Ни в одном из них не легко ориентироваться. Часть меня хочет закричать, подняться из инвалидной коляски и дать ему пощечину, а другая часть хочет сказать ему, чтобы он оставил меня в покое. Он не может просто так вернуться в мою жизнь.
Это нечестно.
Вот только моя опасно любопытная часть хочет, чтобы он все объяснил. Я хочу знать, что он знает.
‒ О.
Я выпрямляюсь.
‒ Я думала, это медсестра.
Он делает один шаг в палату.
‒ Я слышал, тебя сегодня выписывают. Могу я отвезти тебя вниз? И, кстати, поздравляю.
‒ М-м-м, конечно. Поздравляешь? С чем? С выпиской? ‒ сухо спрашиваю я.
‒ С уничтожением этого надоедливого демона. Он доставлял нам неприятности: каждые десять лет или около того заходил в музей, чтобы навестить нашего друга-горгулью.
‒ О.
Мои губы сжимаются, сердце колотится. Услышав, как он говорит так откровенно, я растерялась. Такая прямота должна развеять мои давние сомнения, хотя я ожидала, что он будет отрицать.
Все кончено и... Мы с Зуриэлем победили.
Что именно мы выиграли? Мир?
Во всем мире до сих пор творится ужасное дерьмо. Это в новостях, на моем телефоне, меня обрушивают со всех сторон.
Какое отношение ко всему этому имеет уничтожение одного демона в одном маленьком городке? Что это решило? Всегда будут смерть и разрушение. Всегда будут демоны.
Хопкинс налегает на спинку инвалидной коляски и выкатывает меня из палаты к лифтам. Сотрудники реабилитационного центра машут рукой и прощаются. Они пытались мне помочь, но мне не очень понравилось время, проведенное здесь, и у меня нет сил притворяться. Я прощаюсь лишь вяло, зная, что они так же рады моему отъезду, как и я.
Пока мы с Хопкинсом ждем лифт, он постукивает ногой, а я рассматриваю свои руки. Они стали бледными и костлявыми, костяшки пальцев торчат из моей кожи. Они больше не похожи на мои руки.
К счастью, Хопкинс ‒ молчаливый тип, не склонный болтать в нерабочее время, когда он не с клиентом ‒ возможно, поэтому мне нравилось у него работать.
Он нарушает молчание первым.
‒ Я пойму, если ты не собираешься возвращаться в музей.
‒ Честно говоря, я об этом не думала, ‒ говорю я категорически.
‒ Очень разумно в данных обстоятельствах.
Лифт сигнализирует о прибытии, и он ввозит меня внутрь.
‒ Однако я надеюсь, что ты рассмотришь возможность остаться. Как ты теперь знаешь, моему музею нужен особый персонал. Когда я нанял тебя, ты уже была весьма талантлива, учитывая твою квалификацию, инстинкты, о которых ты даже не подозревала, и, конечно же, твою историю с этим городом. Теперь, когда ты полностью обучена, было бы жаль тебя потерять.
‒ Полностью обучена? ‒ гневно огрызаюсь я. ‒ Я могла умереть! Я чувствую, что часть меня это сделала.
‒ За исключением того, что ты этого не сделала. Ты выжила. Ты умна, решительна и весьма находчива. Я уважаю это. Не каждый день человек попадает в ад и возвращается невредимым, если вообще возвращается. Даже те, кто выживает при столкновении с демонами, никогда не возвращаются целыми. Они… сломаны.
«Сломаны…» Слово, которое Зуриэль так часто использовал.
«Я такая? Не поверженная, но не целая».
‒ Ты мог бы сказать мне, предупредить, ‒ шепчу я. ‒ Мне могла бы пригодиться твоя помощь.
‒ Если бы я знал, что Эдрайол овладеет тобой, я бы не ушел.
Двери лифта открываются, и мы снова молчим, пока он вывозит меня из здания в пустую зону. Он закрепляет инвалидную коляску рядом со скамейкой и садится рядом со мной.
‒ Слушай, ‒ говорит он. ‒ Тебе больше никогда не придется заходить в музей, это нормально. Но сначала, пожалуйста, выслушай меня.
Я скрещиваю руки на груди, отказываясь смотреть на него.
‒ Слушаю.
‒ Теперь, когда ты понимаешь, чем на самом деле является музей, работа меняется. С этого момента все будет по-другому. Да, мы останемся открытыми для публики, но, кроме поддержания фронта, больше никакой чепухи. Я тебе прямо скажу, что к чему. Я начну учить тебя тому, что знаю.
У меня скручивает желудок. Жизнь была легче, когда я знала меньше. Я уже не в первый раз задаюсь вопросом, есть ли способ забыть. Вот только я не могу забыть… Мне любопытно, и мое любопытство всегда побеждает.
Мир Хопкинса ‒ это мир Зуриэля. Я не могу оставить это позади.
‒ Почему ты мне не помог? ‒ спрашиваю я.
Хопкинс вздыхает, откидываясь назад.
‒ Я хотел. Правда. Однако моя роль… Я библиотекарь вещей. Мой долг перед музеем, и чтобы выполнить его, я дал обет никогда не принимать чью-либо сторону. Моя коллекция ‒ это место, где можно хранить, сохранять и защищать реликвии. Музей ‒ это убежище для артефактов бесчисленных эпох, видов и миров от тех, кто ими злоупотреблял. Я не смогу выполнить эту работу, накопив такую власть, если не буду оставаться нейтральным. Эта клятва нейтралитета наделяет подопечных силой, сдерживая тех, кто желает мне и моему музею зла. Если бы я помог тебе, я бы принял чью-то сторону. Но я мог нанять тебя и наблюдать, какие реликвии тебе откликнутся. Мир ‒ пугающее место, Саммер. Ты знаешь это лучше многих. И, честно говоря, становится только хуже. Таких как я осталось немного. Я делаю, что могу, но я всего лишь человек. И я старею.
«Стареет». Он седой и вневременной, но он слишком бодр, чтобы казаться пожилым.
‒ Э-э, о каком возрасте мы говорим? ‒ спрашиваю я.
‒ Достаточно взрослый, чтобы начать обучать ученика, который сможет заменить меня. За коллекцией нужно ухаживать.
Хочет ли он, чтобы я стала такой, как он?
Я косо смотрю на него.
‒ Почему я должна тебе доверять?
‒ О, тебе не следует, не совсем.
Я поджимаю губы.
‒ Ты обещал реальные ответы.
‒ Тогда как насчет правды: иногда ты можешь доверять мне, потому что нет никого, кто мог бы сделать эту работу лучше. Есть и другие, и с некоторыми из них ты уже познакомилась.
Я киваю, вспоминая странных знакомых Хопкинса, которые приходят после закрытия магазина. Они идут прямо к нему в кабинет или в библиотеку.
‒ Только я не знаю ни одного человека, работающего так, как я. У всех остальных есть повестка дня. Возможно, есть другие, кто сможет научить тебя большему и обучить лучше, но я могу обещать, что мои инструкции будут беспристрастными. Я поклялся в этом. Как это? Честность помогает тебе чувствовать себя лучше?
Папин грузовик выезжает из-за угла, и я машу ему рукой.
‒ Не особенно.
Хопкинс встает.
‒ Как бы то ни было, мне очень жаль. Мне не нравилось заставлять тебя справляться с этим самостоятельно. Я мог только подготовить почву… Все зависело от тебя. Я знал, что ты нравишься горгулье ‒ он просыпался только тогда, когда ты была рядом. Пролить на него кровь и сблизиться с ним ‒ это полностью твоя заслуга. И если это утешит…
Хопкинс протягивает мне небольшую сумку.
‒ Возьми это ‒ никаких обязательств по работе. Это поможет тебе восстановиться. Просто просмотри мои письменные инструкции и обязательно следуй им в точности. Для достижения наилучших результатов я рекомендую проводить ритуал, когда ты одна. Сумерки благоприятны. Полезно произнести несколько молитв заранее. Им это нравится.