«Навсегда».
Мы обнимаем друг друга и замолкаем, пока в моей голове кружатся мысли: о вещах, которые я хочу ему показать, о приключениях, которыми мы поделимся, о людях, с которыми я не могу дождаться познакомить его. В этом мире так много всего, чего он никогда не испытывал. Кино, музыка, книги.
У него никогда ничего из этого не было, и я могу предложить все это.
Обхватив его руками, я сжимаю.
Он обнимает меня так же надежно.
‒ Надеюсь, тебе понравилась эта новая форма, ‒ в его голосе чувствуется тонкая неуверенная дрожь.
‒ Я люблю все в тебе. Ты всегда мне нравился и всегда был красив. В любой форме.
Зуриэль выгибает бровь.
‒ Да?
Я указываю на угол, где он стоял много лет.
‒ Задолго до того, как ты проснулся, я разговаривала с тобой, рассказывая тебе все. Пугающие существа могут быть очень горячими. Ты скоро поймешь. Мы, люди, сложные.
Я смеюсь.
Его челюсть напрягается, он все еще сомневается во мне.
‒ Я тебя люблю.
Я прижимаюсь губами к его, проводя губами вперед и назад.
‒ Я должна была сказать тебе, что я чувствую, давным-давно. Я никогда не пропущу ни одного дня, чтобы не сказать тебе этого. Я тебя люблю. Я люблю тебя, Зуриэль.
‒ Я тоже тебя люблю, милая Саммер.
Я колеблюсь, затем дышу свободно. Он не отреагировал на свое имя. Эдрайол действительно ушел.
‒ Я больше не могу призывать тебя, не так ли? ‒ спрашиваю я, озорно улыбаясь.
Уголок его губ поднимается вверх.
‒ Нет, если только я этого не захочу.
‒ Зуриэль, Зуриэль, Зуриэль, ‒ снова и снова шепчу я его имя, запоминая его форму на губах, не обремененную внешними силами и страхом.
Наши эмоции переплетаются, пока воздух не наполняется обожанием. Я прижимаюсь к его груди, слушая, как бьется его сердце, пока он обнимает меня. Мы устойчивы в этой нашей новой реальности.
Нас прерывает топот маленьких кошачьих ног.
Джинни вбегает в комнату. Она мяукает, вертясь между нашими ногами.
‒ И вас приветствую, мисс Женевьева, ‒ говорит Зуриэль, отпуская меня, и мы опускаемся на ее уровень.
‒ Извините за вмешательство, ‒ объявляет Хопкинс, следуя за ней. ‒ Я пытался ее удержать. Она не любит, когда ей говорят, что делать, вот так-то.
Он носит свою трость с изумрудными шипами. Хотя он не нуждается в ней для поддержки, это его любимый аксессуар при управлении музеем. Он утверждает, что это помогает его имиджу. А его музей ‒ это имидж.
Я моргаю, пораженная его внезапным появлением. Мой гнев исчезает, и я не могу злиться теперь, когда Зуриэль рядом со мной, потому что Зуриэль рядом со мной. Дар Хопкинса превзошел все мои ожидания.
Он подходит к Зуриэлю, протягивая ему руку.
‒ Приятно наконец встретиться с вами.
Зуриэль отвечает на рукопожатие.
‒ Взаимно.
‒ И как мне вас называть?
‒ С Зуриэлем все в порядке.
‒ Очень хорошо.
Хопкинс ухмыляется, отступает назад и кладет руку на трость.
‒ Ну, теперь, когда вы оба здесь, нам нужно открыть музей.
Я смотрю на Зуриэля.
‒ А пока, господин Зуриэль, если вам понадобится жилье, вы можете остановиться у меня. У меня есть дополнительная спальня, и, хотя она переполнена хламом, я верю, что мы сможем сделать ее пригодной, по крайней мере, пока вы не обустроитесь.
Мои пальцы ног покалывает, воспринимая все это. Это ошеломляет, и я все еще шатаюсь.
‒ Спасибо. Мне понадобится время, чтобы принять решение, ‒ отвечает Зуриэль.
‒ Конечно, не торопитесь. А теперь, если вы меня извините.
Он кивает на часы и расправляет плечи, направляясь к входной двери.
‒ Пришло время открыть дверь.
Снаружи толпятся посетители, ожидающие открытия музея, и, пока шторы были закрыты, я не осознавала, что кто-то ждет.
Удивленно, я открываю ближайшие шторы, отодвигая их в сторону, чтобы свет заливал комнату. Прошло много времени с тех пор, как это пространство освещалось естественным светом, и я завязываю шторы, пока Хопкинс приветствует первых дневных туристов.
Осторожно Зуриэль приближается к окну.
Широко раскрыв глаза, он кладет руку на стекло, а на улице кружат толстые снежинки. Они сверкают, когда солнце пробивается сквозь облака. Губы Зуриэля растянуты в улыбке. Это невинно, наполнено удивлением и заставляет меня улыбаться.
Я подхожу к нему и наклоняюсь в его сторону.
‒ Мне так много не терпится показать тебе.
‒ Не могу дождаться, когда мне покажут.
Он выпрямляется, обнимает меня за плечо и прижимает к себе. Мы приветствуем первых клиентов этого дня.
Вместе.
Готовые ко всему, что может встать на нашем пути.
Эпилог
Обет
Зуриэль
Сидя на пассажирском сиденье машины Саммер, я изучаю проносящийся мимо пейзаж. Мы выехали из Элмстича четыре часа назад, на рассвете, чтобы поехать в место под названием Вашингтон, округ Колумбия, а точнее, в Смитсоновский музей американского искусства на свадебную церемонию подруги Саммер.
Стиснув зубы, мой желудок скручивается.
‒ Мы почти приехали. Осталось всего два часа, ‒ шепчет Саммер, пытаясь меня успокоить.
«Два часа». Подняв коричневый бумажный пакет, я дышу в него.
‒ Надо было лететь ночью, ‒ хриплю я. ‒ Мы могли бы приехать раньше.
‒ Ага, когда рак на горе свистнет, ‒ бормочет она. ‒ Ты не сможешь нести меня. И наш багаж. И свадебный подарок Эллы. Выпей еще Драмамина.
Она указывает на полиэтиленовый пакет у моих ног.
Я шарю по нему и нахожу лекарство.
‒ Прямо здесь, на упаковке, написано, что мне сегодня нельзя принимать еще одну дозу.
Закрывая глаза, мой желудок снова переворачивается. Я слабо стону. Автомобили ‒ моя слабость. Меня никогда так не укачивало. До сегодняшнего дня я не выезжал из Элмстича на машине, и в тот момент, когда Саммер выехала на дорогу, называемую «межштатной автомагистралью», для меня все было кончено.
‒ С тобой все будет хорошо. Очевидно, что для такого большого человека, как ты, двух недостаточно.
‒ Я бы предпочел сражаться с демонами.
‒ Ты ведешь себя как ребенок, ‒ тихо смеется она. ‒ Прими лекарство и постарайся вздремнуть. Я буду продолжать посылать тебе хорошую энергетику.
«Энергетика». Современное жаргонное слово, которое точно объясняет нашу связь. Я высыпаю таблетку и бросаю ее обратно, одновременно наклоняясь к сидению. Прижимая к груди пушистую подушку, я пытаюсь расслабиться. Саммер дарит мне хорошую энергетику, хотя также сосредоточена на дороге, как и должна быть.
‒ Благодарю, ‒ стону я.
Закрыв глаза, я слушаю музыку, которую Саммер выбрала для этого путешествия, назвав ее плейлистом для путешествий. Первая песня была о путешествии длиной в пятьсот миль, а затем еще в пятьсот. Теперь это что-то медленнее, слаще, звук молитвы. Подходящее слово, даже в таких отвратительных обстоятельствах. Саммер рядом со мной, успокаивая меня, когда сонливость Драмамина начинает действовать, и я дремлю.
‒ Мы на месте.
Вздрогнув ‒ просыпаться таким образом для меня все еще в новинку ‒ я напрягаюсь, размахивая руками, готовясь напасть на того, кто может напасть на Саммер.
‒ Ты в порядке? ‒ спрашивает рядом со мной Саммер.
Я смотрю мимо нее и осматриваю парковку отеля. Нет никакой угрозы. Я расслабляю руки и отвечаю.
‒ Да, да. А ты?
Она усмехается, открывая дверь.
‒ Пойдем, зарегистрируемся! Мы не хотим опоздать!
Следующие несколько часов посвящены тому, чтобы расположиться и поприветствовать друзей Саммер, которые тоже приехали на свадьбу. Это все люди, с которыми она училась в аспирантуре, и все они уже знают друг друга. Будучи настолько сердечным, насколько могу, я стараюсь не смущать ее, но люди находят меня странным. Я не говорю, как они, и знаю то, что не знают они. По крайней мере, пока нет.